Анджей Земяньский - Бреслау Forever

Ты еще колеблешься? Закажи час (суперпредложение: 50 злотых плюс НДС) и ты получишь такое число прочитанных от Твоего имени розариев, которое превышает число звезд в космосе, которое превышает число песчинок на нашей планете, ибо в качестве бонуса получаешь всю не затраченную другими пользователями мощность процессора. Это число не поместится на дисплее твоего калькулятора.

Точно также, как нельзя сравнивать силу человеческих мышц с тяжелым бульдозером, так нельзя сравнивать и молитвенные силы людского мозга с нашим суперкомпьютером «eXXXtreme plus»!!!

Закажи сутки! А ты знаешь, что такого числа никто на земле даже не может назвать? Что никто его до сих пор даже не представил?

Сташевский, смеясь про себя, заказал для себя минуту. Пять злотых, даже с НДС, это не деньги. Шестьдесят миллиардов розариев от его имени тут же начали читаться. Славек глядел на меняющиеся на дисплее ежесекундно числа. Развеселенный, он вытащил сигарету, но не закурил. Больше всего ему хотелось спать. На дисплее появился ноль. Ну вот, сейчас должно было произойти чудо. Вопрос только, какое?

В себя он пришел, когда кто-то открыл двери в купе.

— Невозможно, — услышал Сташевский знакомый голос.

Он поднял глаза. Земский.

— Привет. Ты тоже в Берлин?

— Нет, еду на конвент в Зелёну Гуру. А что с твоим следствием?

— Закончил.

— Не может быть.

— Честное слово.

Несколько минут они обсуждали подробности.

— Обалдеть! — Земский откинулся на свою коричневую дорожную сумку. — Елки зеленые!

— А если бы это был роман? — спросил вдруг Сташевский. — Какое бы ты написал окончание?

Писатель вытащил пачку «Golden Light», стащил пленку, ногтем разорвал акцизную наклейку.

— Ты знаешь, окончание романа особо важно по достаточно простой причине. Лучше всего, если в нем будет какой-нибудь трюк. Нечто, что или застанет читателя врасплох, или предложит ему читать не просто так, а между строк. Особенно важно самое последнее слово.

— Одно слово?

— Да. Хотя, иногда такое не удается, и какую-то проблему бывает необходимо подсказывать чуточку раньше.

— Хорошо, предположим, что это я был бы героем твоего романа. Как бы ты его закончил?

— Прежде всего, если бы ты был моим героем, ты должен был бы больше походить на меня. А окружающие тебя персонажи должны были бы больше походить на моих знакомых. Я никогда не описываю вещей, высосанных исключительно из пальца. Всегда это чуточку измененные события, которые случились со мной на самом деле.

— Но серьезно… Как бы ты закончил?

— Хммм… — Земский выдул клуб дыма. — Сейчас у нас замечательная погода, светит солнышко, давление высокое, я еду на хороший конвент. Настроение у меня превосходное. Знаешь… Если бы ты был моим героем, то сейчас я дал бы тебе возможность выбора окончания.

— Например, какого? — спросил неожиданно заинтригованный Сташевский.

— Ну, не знаю. — Писатель прикусил губу. — Может, так: по причине того химического средства, объединенного с воздействием цветочной пыльцы, ты погиб там, на внутреннем дворе монастыря. В предсмертном бреду тебе казалось, будто бы ты видел Грюневальда и Мищука, и даже что разговаривал с ними. По мере агонизирующей деструкции мозга, тебе даже начало казаться, что ты сделался литературным героем и…

— Нет, нет, — перебил его Сташевский. — Такое мне не нравится. Кроме того, подобное ты уже сделал в «Ванильных плантациях» [113]. Я твое творчество проработал… — улыбнулся Славек писателю.

— Это факт. Все равно, никто из читателей не догадался, так что можно и повторить.

— Да ладно.

— Так может, воспользуемся Стефаном Грабиньским?

— Кто это такой?

— Довоенный автор рассказов ужасов. У него были такие железнодорожные новеллы: «Глухое пространство», «Поезд-призрак», «Тупиковая линия»… По-моему, это из тома «Демон движения».

— И как бы это было по Грабиньскому?

«Сташевский очнулся, когда кто-то открыл двери в купе. Протирая глаза, он подал кондуктору билет. Небольшой прямоугольник, сделанный из толстого картона, с дыркой в средине. Он помнил подобные билеты из детства. Кондуктор, впрочем, тоже выглядел странно. В старинном мундире, с золотой цепочкой от часов, лежащих в кармашке жилета. Сташевский глянул на чернильную темноту за окном.

— Что, я так долго спал? Уже ночь?

— Нет, проше пана. Проезжаем через туннель.

— Господи! Ведь между Вроцлавом и Берлином нет ни одного туннеля.

Кондуктор подкрутил пламя газовой лампы, висящей над дверью. Затем прикрыл окно, чтобы в купе не влетали искры от паровоза.

— А кто вам сказал, что мы едем в Берлин? — Он задумался. — Это очень странный поезд. Никто не знает, куда он едет…»

— Нет, нет, — реальный Сташевский прервал рассказ. — Это мне тоже не нравится.

— Ладно, — согласился Земский. — Тогда, может так:

«Сташевский очнулся, когда кто-то открыл дверь в купе. В отделение вошла высокая, красивая женщина. Обтягивающий жакет подчеркивал ее большие, высокие груди. Когда она уселась напротив и закинула ногу за ногу, на мгновение под мини-юбкой Славек увидел кружевной верх ее чулок. Он сглотнул слюну. Женщина всхлипывала, протирая шелковым платочком глубокие как океан глаза.

— Прошу прощения, — сказал он, могу ли я вам в чем-то помочь?

Та расплакалась в полный голос.

— Меня бросил жених. — Она вытерла нос. — Господи, хоть раз в жизни узнаю ли я настоящую любовь?

Сташевский склонился к ней с улыбкой на….»

— Перестань, — сказал реальный Сташевский. — Потому что сейчас все это переродится в порнуху. Я же тебя знаю. Сейчас или она меня побьет, или я ее побью, а потом на тридцати страницах мы будем заниматься сексом, вибрации от которого введут состав в резонанс, и мы сойдем с рельсов, по ходу уничтожив какой-то городок.

Земский поднял на него глаза, явно заинтригованный.

— Здорово. Надо будет записать. — Он рассмеялся. — По-настоящему классно. Герой, подсказывающий, чего он хотел бы пережить.

— Может, ты бы выдумал чего-нибудь такого, знаешь… С двусмысленным завершением и обязательно с последним словом, которое наведет читателя на новый путь размышлений.

Писатель только пожал плечами.

— Невозможно.

Какое-то время он морщил лоб, затем сказал:

— Слушай, как-то раз я размышлял над одним таким романом, которую мог бы закончить первого ноября. Чтобы даже сама дата была значащей. Но такое невозможно. День завершения романа невозможно предугадать. Это должен был быть роман про людей, которые, возможно, являются одним и тем же человеком, возможно, и нет, а может и…

Он подпер рукой подбородок и замолчал.

Сташевский очнулся, когда кто-то открыл дверь в купе. Боже! Краткая дремота и такая вот бредь!? По-видимому, слишком много чего случилось за последние несколько дней. Он глянул в бок. Вовнутрь протиснулась навьюченная словно верблюд Мариола.