Роберт Сильверберг - Железная звезда

На всякий случай я решил туда подняться — вдруг повстречаю какого-нибудь затаившегося бога или полубога. Я долго бродил по развалинам некогда величественного храма Парфенон за человечком, который прятал глаза за большими стеклами и рассказывал толпе точно таких же, как он, смертных о том, как выглядело сооружение в годы своей наивысшей славы, когда в городе правила Афина. Говорил он на языке, в котором мое тело не смыслило ни бельмеса, но я-то все понял без труда. Эх вы, смертные, за столько веков даже общего языка не сумели создать! Вот мы в наше время говорили на одном, и это всех устраивало. Правда, мы все-таки боги.

Ну так вот, иду я за экскурсоводом и слышу: «А сейчас мы посетим святилище Зевса. Сюда, пожалуйста».

Святилище Зевса я увидел сразу за Парфеноном, но от него мало что осталось. Поводырь прочитал небольшую лекцию насчет исторической роли Зевса как отца богов, при этом наврал с три короба.

«Давайте-ка лучше я расскажу вам про Зевса, — так и вертелось у меня на языке. — Например, о том, как он шулерил с картами. Как не давал проходу девицам. Или о том, как он стонал и рычал, когда мы с ним сцепились в первый раз и я сначала придушил его своими ногами-змеями, а потом вырезал сухожилия, чтобы не рыпался, и запер его в киликийской пещере».

Но я промолчал. Судя по облику этих людей, они не были расположены слушать комментарии незнакомца. Вдобавок, рассказав свою историю, я был бы вынужден заодно объяснить, как это плюгавому гаденышу Гермесу удалось залезть в пещеру и починить Зевса. И как потом Зевс нашел меня и поджарил молниями, после чего я — живая головешка — тысячелетиями оклемывался в кутузке под Этной.

Что ни говори, одну тоску наводит этот ваш Акрополь.

Я спустился с холма в Плаку и облюбовал ресторанчик с видом на руины. С человеческим телом уйма хлопот, день-деньской надо в него еду запихивать. Ну, что там в меню? Шашлык из рыбы-меч с луком и помидорами, рецина, фрукты и сыр. Годится. Ммм, а ведь вкусно!

Заморив червячка, я направился в Национальный музей. Два часа ходьбы, пыль, пот. Там я полюбовался разбитыми статуями и купил путеводитель, где объяснялось, какому богу какая статуя посвящена. Ни малейшего сходства во всех без исключения случаях. Да неужто вы всерьез вериге, что этот дюжий бородатый молодец — Посейдон? А дама в жестяной шляпке — Афина? А юн тот хвастун — Зевс? Не смешите меня. Забыли, что мой смех рушит города?

И ни одного представителя титанов на весь музей. Только Зевс, Аполлон, Афродита, Посейдон и иже с ними, из молодых да ранних, холуи бесхребетные. Целая толпа — яблоку упасть негде. Как будто само наше имя напрочь соскоблено со скрижалей истории.

Это, мягко говоря, досадно. Впрочем, я и так пришел в музей далеко не в лучшем расположении духа.

Из путеводителя я узнал, что в городе есть храм Зевса-Олимпийца, где-то неподалеку от Акрополя. Я все еще не оставлял надежды учуять след моего врага, а потому решил обойти его капища.

Но храм Зевса-олимпийца — всего лишь уродливый частокол полуразрушенных колонн, учуять там удалось только запахи тления и запустения. К тому времени уже стемнело, и тело мое вновь проголодалось. Опять — в Плаку. Жаркое, вино, сладкий пудинг.

Потом я бесцельно брел по извилистым улочкам к новым кварталам и вдруг услышал слабый голос. «Помогите! Умоляю, помогите!» — взывали из переулка на родном языке моего тела.

В этот мир я прибыл без намерения кому-либо помогать. Но тело, которое я скопировал, чтобы упростить свое пребывание в современной Греции, явно принадлежало существу доброму и отзывчивому. Его рефлексы мигом взяли верх и увлек-

ли меня в переулок — посмотреть, что я могу сделать для столь жалобно молящего незнакомца.

Я увидел его в густой тени. Точнее, ее — это была женщина. Она лежала на земле, в чем-то похожем на лужу крови. Я опустился радом с ней на колени, и она бессвязно залепетала насчет нападения и ограбления.

И тут мне в плечи неласково вцепились чьи-то руки и что-то острое и твердое уперлось в хребет, а окровавленная и избитая женщина вмиг перестала нуждаться в моей помощи. Она проворно откатилась подальше от меня и преспокойно встала на ноги. А затем хриплый голос не терпящим возражений тоном изрек мне в левое ухо: «А ну, фраерок, сымай котлы и выкладывай лопатник, и все будет путем».

Признаюсь, сначала я растерялся. Я ведь еще не привык к людским повадкам, и часто приходилось рыться в мозгах моего носителя, чтобы понять, чего от меня хотят.

Но довольно скоро я выяснил, что в вашем мире существует так называемая преступность и я столкнулся с одним из ее проявлений. Женщина в переулке — приманка, я — добыча. И еще двое соучастников держатся за моей спиной.

Можно было бы отдать им часы и бумажник, и пусть бы шли с миром. Ну в самом деле, что для меня часы? И точно таких же бумажников я могу сделать хоть тысячу — кстати сказать, я их потом сделал. И жалким ножиком трудно испугать того, кто не устрашился молний Зевса. Надо было, пожалуй, с божественной невозмутимостью простить этих ничтожных вымогателей…

Но, к несчастью для них, у меня был очень неудачный день. И к тому же очень жаркий. Я устал от духоты и вездесущей вони. И не следовало, наверное, чересчур щедро поить рециной мое тело. А может, всему виной раздражительность смертных.

— Ну, держитесь, глупцы! — проговорил я.

И показал им, каков я на самом деле.

Да, я встал перед ними во всей своей красе — громадное, как гора, чудовище о ста головах и двухстах пылающих глазах, на туловище — жесткие черные перья, вместо ног — огромные корчащиеся гадюки. Когда-то даже у богов при виде меня душа уходила в пятки.

Вы, конечно, скажете, что вырастать до небес в тесном переулке не самая лучшая идея, нет простора для маневра и все такое. Но вы забыли, что мне, в отличие от смертных, доступны иные измерения. Что такое проницаемость, знаете? Впрочем, трое жуликов явно этого не знали, они чуть не померли от страха, когда я сбросил перед ними личину.

Я поднял ногу и размазал их по мостовой, словно омерзительных червей.

А потом в мгновение ока снова превратился в стройного, худощавого американского туриста средних лет, с редеющей шевелюрой и дружелюбной улыбкой и даже взглядом не удостоил три мокрых пятна в переулке.

Ладно, согласен: я маленько перестарался. Но и вы меня поймите: за весь день — одни огорчения. Как, впрочем, и за все последние пятьдесят тысяч лет.

Все-таки в Афинах жизнь адская, я не раз и не два вспоминал настоящий ад — царство Гадеса. Туда-то я и направился, решив, что мертвые должны знать больше, чем живые.

Для меня подобный визит не проблема Я создал вихрь, пробурил им земную твердь, прыгнул в отверстие, и вот передо мной черные тополя и ивы рощи Персефоны, а сразу за ними врата Гадеса.