Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

— Ты так говоришь, будто в мире нет объективной реальности, — сказала Лайма. — Будто нет иной правды, чем та, что в глазах смотрящего. Это очень забавно — думать, что кот в ящике и жив, и мертв одновременно, а если еще придумать ученую филисофию, чтобы записать бытие кота сакральной формулой, типа, на такую-то долю жив, на такую-то мертв… Но тогда получается, что люди тоже боги. Ты — бог, я — богиня, Анжи — тоже богиня, только маленькая, и даже Жан если еще не бог, то скоро станет. Даже самый последний нищий на базаре — бог! Потому что у каждого человека глаза видят какую-то свою правду, а в твоей системе рассуждений видеть реальность — все равно что порождать ее, а значит, всякий человек — бог.

— Я думал над этим, — сказал Мюллер. — Есть один способ устранить противоречия. Допустим, правда действительно в глазах смотрящего. Но с чего ты взяла, что каждая пара глаз одинаково значима? В детской у нас валяются пупсы с костяными глазками, они похожи на маленьких людей, но они не люди, они имитация. Что, если нищие на базаре — тоже имитация людей, только более правдоподобная?

— А реальны тогда только мы с тобой? — спросила Лайма. — Нет, реальна только я, а ты нет, твой образ мне дан только в ощущениях. Если каждый человек убежден в собственной реальности…

— Не каждый, — перебил ее Мюллер. — Только тот, кто реален по-настоящему, может быть в убежден. А тот, кто на самом деле имитация, ни в чем не убежден, он только имитирует убежденность… гм…

— Тогда нет разницы между реальным человеком и имитацией, — сказала Лайма. — Если нельзя отличить одно от другого…

— Нельзя отличить человеку, — уточнил Мюллер. — Если представить, что боги имеют какой-нибудь априорно заданный безошибочный критерий…

— Но если ты не веришь в реальность, с чего ты взял, что боги существуют? — спросила Лайма. — Если ты убежден только в своем существовании, а все остальное дано только в ощущениях…

— Да, об этом я не подумал, — кивнул Мюллер. — Ладно, неважно, это просто фантазия. Прости, я тебя слишком напрягаю.

— Не надо меня жалеть, — сказала Лайма. — Я еще не совсем пропила мозг. И вовсе я не глупая!

— Конечно, не глупая, — согласился Мюллер.

Допил вино, поставил пустой бокал на столик, обнял и поцеловал жену. Младенец у нее на руках тихо пискнул, дескать, хватит тискаться, дайте поспать.

— Пойду, уложу Жана, — сказала Лайма. — Я тебя люблю.

— И я тебя люблю, — сказал Мюллер, и они поцеловались еще раз.

А потом Лайма пошла укладывать Жана, а Мюллер налил себе еще вина. Он подумал, что они вовремя закончили разговор. Если бы Лайма продолжила свою последнюю мысль, она бы додумалась спросить Мюллера, верит ли он в реальность собственной жены. Хорошо, что она не спросила об этом. Плохо, что когда-нибудь спросит. Но что тут поделаешь…

Мюллер допил вино и пошел в спальню.

Есть в верхнем городе Палеополиса одна больница, именуемая больницей Всех Святых. Никто толком не знает, что эти слова означают и означают ли вообще хоть что-то конкретное, их употребляют не задумываясь, надо ведь как-то отличать одну больницу от другой. Раньше эта больница была ничем не примечательна, но теперь она самая знаменитая в столице. Именно в ней работает Мюллер Премудрый, величайший мастер-медик всех времен и народов. Даже придворные лекари не брезгуют спускаться из цитадели в верхний город, чтобы посоветоваться с Мюллером, если вдруг какая наложница вдруг, не дай боги, серьезно заболеет. А еще говорят, что в проошлом году в императорском гареме была эпидемия хламидиоза, и тогда Мюллера тайком провели во дворец, и он всех вылечил. Но это почти наверняка вранье, невозможно поверить, чтобы нормального здорового мужчину выпустили из гарема живым и некастрированным.

Богиня славы обратила свой взор на Мюллера около шести лет тому назад. Тогда Мюллер начал писать большой трактат, обобщающий и систематизирующий все, что придумано медицинской наукой от сотворения мира до настоящего времени. Подобные трактаты сочиняли и раньше, но в отличие от предшественников, Мюллер не ограничивался теоретическими выкладками, но также описывал собственные опыты, которые ставил на природных объектах. Вот, например, если нужно определить смертельную дозу какой-нибудь травы, что делает нормальный медик? Идет в библиотеку и изучает труды классиков, пока не найдет искомую цифру. А что делает Мюллер? Покупает в порту десяток рабов, и всем дает выпить яду, каждому свою дозу. А потом смотрит, кто умер, а кто нет, и исходя из этого точно определяет смертельную дозу. И другие свои опыты он ставит таким же образом. Самый знаменитый опыт он устроил над прокаженными — собрал в одном месте сразу двести штук и принялся лечить каждого по-своему. Из этого конкретного опыта ничего хорошего не вышло, все больные умерли, причем намного быстрее, чем если бы их вовсе не лечили, но Мюллер не расстроился, а объявил во всеуслышание, что отрицательный результат — тоже результат, и ради вывода, что современная медицина проказу лечить не умеет, двести больных, которым все равно когда-нибудь помирать — не слишком высокая цена.

Мюллер считал, что все пары болезнь-лекарство можно разделить на два рода. Болезни и лекарства первого рода тесно связаны одно с другим в народной молве и ученых трудах, но на практике лекарство от болезни не помогает. А болезни и лекарства второго рода могут быть никак между собой не связаны, но одно от другого помогает. Вот, например, перемежающаяся лихорадка, все философы в один голос твердят, что лечения от нее нет, а Мюллер нашел сразу два снадобья: кору хинного дерева и зеленое вино. Вино, правда, только с натяжкой можно считать лекарством, потому что его надо принимать не после того, как заразился, а до, и годится оно только для коротких поездок в нездоровые местности, а если живешь там постоянно и принимаешь вино каждый день, оно сведет в могилу быстрее, чем лихорадка. Но это не очень важно, важнее, что все думали, что единственное лекарство от лихорадки — ненадежная молитва, а Мюллер нашел два других лекарства, и оба вполне надежны, хотя и имеют противопоказания. Со временем Мюллер начал подозревать, что лекарство найдется от любой болезни, надо только иметь в достаточном количестве рабов для опытов. Но для практических задач это количество, к сожалению, обычно запредельно. Вот если бы можно было представить материю в виде комбинации каких-нибудь элементарных первооснов, и выстроить из них упорядоченную таблицу, чтобы из химических свойств этих самых первооснов выводились свойства составных веществ… эх, мечты…

В позапрошлом году господин Слотер, тот самый, что во времена мюллеровой юности был профессором, а теперь стал деканом медфака, так вот, господин Слотер лично посетил больницу Всех Святых и пригласил Мюллера преподавать в университете. Мюллер стал первым практикующим знахарем, получившим такое приглашение, и, по всей видимости, первым в истории университета профессором, который умел не только словоблудить, но и делать что-то полезное руками. Говорят, назначение Мюллера обсуждали при дворе, и одни говорили, что это пример прискорбного падения нравов, а другие говорили, что так этому знахарю и надо — раз уродился гениальный, так делись гением с народом и не жужжи. Вроде даже сам владыка вселенной что-то изволил проронить по этому поводу, но что именно, слухи не доносят.