Андрей Жвалевский - Те, которые

Контейнер был совершенно полон, мне пришлось потрудиться, чтобы новая порция удержалась на макушке мусорного Эвереста. Это удалось, что я счел отличным предзнаменованием. Отошел на пару шагов и полюбовался. В этом была своя прелесть: жесткое зеленое основание контейнера ограничивало нижнюю часть айсберга отбросов, зато верхняя часть рвалась наружу, как отряд бунтарей. Пластик бутылок и жесть банок торчали турелями орудий. Обрывки ткани и пакетов напоминали боевые знамена в руках аквилиферов, ведущих за собой отряды. Обломки досок и проволока смахивали на разрушенные линии укреплений.

«О! – обрадовался я. – Да я художник! Отличная функция тела!»

«Функцией тела» я зову талант, который хранится в оболочке. Есть руки, которые созданы для рисования, уши, обеспечивающие идеальный музыкальный слух, ноги, приспособленные для долгого изнурительного бега. Ну и мозги, конечно. Мозг прирожденного карманника и мозг интуитивного психолога устроены и работают по-разному. Все это и есть «функция тела».

Самое забавное, что хозяева оболочек часто и понятия не имеют, для чего предназначены их руки, ноги, уши, а главное – мозги. Не умеют прислушаться к себе, больше доверяют чужому мнению или собственной лени. А я умею. Научился за многие годы.

И эти годы дали понять, что ярко выраженная «функция тела» – вещь редкая. На сей раз мне повезло. Мой алкаш имел глаза Рембрандта. Обнаружились у него (теперь у меня) в комплекте и воображение Дали, и упорство Гогена, и рука Саврасова. Саврасов, кстати, – близкая аналогия. Он, говорят, своих «Грачей» за поллитру воспроизводил неоднократно.

Домой я возвращался в неплохом настроении.

И его не замедлили испортить.

У входа в квартиру ждал участковый. Вид у него был виноватый.

– Привет, Петрович! – сказал он и сунул мне в руки листик.

Я пробежал ее глазами Рембрандта. Это было судебное предписание. За неуплату отключить все, что отключается. Воображение Дали тут же нарисовало апокалипсическую картину пещерного существования. Однако упорство Гогена потребовало не сдаваться.

– А сделать что-то можно? – спросил я как можно жалобнее.

Участковый, неплохой, в целом, мужик, развел руками:

– Второй год не платишь. Давно пора. Сейчас, сам знаешь, с этим строго. А вообще и выселить могут…

Я посмотрел ему прямо в глаза и спросил:

– А можно я у вас денег займу?

Вообще-то следовало к участковому обратиться по имени-отчеству, но его в дырявой памяти не оказалось. Может, и к лучшему. Участковый и без того чувствовал себя людоедом.

– Да нет у меня… То-се… Кредит…

– Врете ведь, – грустно сказал я.

Кровь понемногу окрашивала круглую физиономию участкового в цвет советского флага. Мужик явно врал.

– Думаете, я пропью… У вас есть все основания. Но… извините, как вас по имени-отчеству?

– Вениамин Петрович, – извиняющимся голосом произнес участковый.

– Так мы, считай, тезки! – теперь я имел полное право перейти на ты. – Ты Петрович, и я Петрович! Слушай! Заплати за мою хату хоть чуток! Пусть видят, что я начал погашать!

«Почти тезка» тяжело вздохнул, что на международном языке междометий соответствует белому флагу.

– Я же новую жизнь начал! Не пью третий день! Мусор выбросил!

Я распахнул дверь, чтобы доказать правдивость своих слов. Вениамин Петрович заглянул внутрь и погрустнел еще больше.

– Ладно, – буркнул он, отнимая у меня злосчастную бумажку, – скажу, тебя дома не было… И за квартиру положу полтинник…

– Я верну! – сказал я с предельно возможной искренностью. – Сегодня же пойду искать работу!

– Ну смотри, – только и сказал участковый, с сомнением покачивая головой.

Так и ушел, качая фуражкой, как будто сам себя уговаривал, но сам с собой не соглашался.

А я понял, что на пути к мольберту придется заняться более прозаическими видами зарабатывания на жизнь.

За века шатания по чужим телам я не раз сталкивался с проблемой, как теперь говорят, профессиональной переподготовки. И, честно говоря, чем дальше в капитализм, тем проще этим заниматься. Раньше приходилось больше руками работать: мечом или молотом махать, мастерить чего-нибудь, но чаще всего – пахать землю. Все это занятия большей частью незамысловатые, овладеть не проблема. Но чтобы с их помощью обеспечить себе пристойное существование – это нужно иметь ярко выраженную функцию тела. А иногда и этого недостаточно: крепостной может оказаться прирожденным химиком, да кто ж его к ретортам допустит?

Теперь не то. Вертикальная социальная мобильность сумасшедшая, а многие козырные профессии требуют только умения компостировать людям мозги. Этому я успел отлично обучиться, с моей-то практикой. Способы навешивания лапши на уши… простите, способы манипулирования людьми не меняются, потому что люди в сути своей остаются одинаковыми, несмотря на все эти пыхтящие-жужжащие-мигающие приспособы, которыми они себя так любят окружать. Все равно у каждого есть пунктик, есть крючок. Зацепишь его – человек твой, как карась на удочке. Он может даже считать, что управляет ситуацией, управляет мной, кузнец своего счастья и все такое…

Ей-богу, лошадь под седлом гораздо более свободна, чем какой-нибудь тиран, особенно если в постели у этого тирана – умная, тонкая и умелая женщина.

Так что в XXI веке нужно всего лишь сообразить, как лучше использовать свое умение сажать людей на крючки и дергать за ниточки. Профессии менеджера, юриста или консультанта (о, каким я умею быть консультантом!) для меня пока закрыты. Мобильность мобильностью, но не до такой же степени.

Для начала нужно обеспечить себя минимальным доходом. Во-первых, придется как можно быстрее расплатиться с участковым. Это произведет на него неизгладимое впечатление, а пока Вениамин Петрович для меня – помощник номер один, и грех такими разбрасываться.

Во-вторых, хорошо бы чем-то питаться. Первые дни после заселения в оболочку я тупо голодал, выводя из себя всякую дрянь, которой питался предыдущий хозяин. Продержаться без еды я мог довольно долго. Меня пару раз заносило то в тело буддийского монаха, то – в православного отшельника, так что опыт есть.

Тут все зависит от того, как себя настроишь. Голод – это не физиология. Это психология чистой воды. Человек с детства привыкает есть, он едой себя не столько насыщает, сколько утешает.

(Кстати, совершенно не помню своего детства. Вообще. Никаких обрывочных образов, которые так любят описывать в «серьезной прозе». Может, у меня и не было никакого детства?)

Даже в таком дохлом туловище, которое мне досталось в наследство от алкаша Петровича, запасов хватит на пару недель. Но мои амбициозные планы простирались гораздо дальше. Следовательно, туловище придется кормить. Понемногу, дешевыми, но здоровыми продуктами.