Андрей Жвалевский - Те, которые

– Минуту! – сказал я тоном потише, но засыпку завершил.

Тщательно протер руку ветошью (вдруг Миша наконец привел нужного человека?) и только после этого отпер. Запах чужого одеколона заставил сердце биться сильнее. Это был отличный одеколон, дорогой, не резкий. И нанесен без фанатизма, с чувством меры.

Его хозяин вполне мог оказаться человеком, который мне нужен. Поэтому я решил сделать вид, что не заметил его. Пусть посмотрит на товар без упаковки.

– Миш, – сказал я досадливо, – сколько раз я тебе говорил?

– Но тут…

И мой кандидат искусств вдруг осекся. Ага, значит, гость подал ему знак молчать. Отлично.

– Что «тут»? У меня сейчас клей застынет! – я вернулся к верстаку, пробежался пальцами по песку. – Что там у тебя?

Миша нес какую-то пургу про публикации в блогах, я досадливо морщился и работал.

Кое-где снял лишнее, чтобы тут же перекинуть на «лысые» места. Изгиб тщательно зашкурил. Проверил пластичную часть, надавливая на нее то сильнее, то слабее. Приложился к наружной стенке щекой.

Гость оставался бесшумен. Либо он флегматик от природы, либо серьезно во мне заинтересован. Впрочем, одно другого не исключает.

– Слушай, – я перебил Мишу на полуслове, – мне наплевать, что и кто там написал в интернете! Я тебе сто раз говорил: мои работы нужно показать настоящему профи!

– Э-э-э… М-м-м… Ну-у-у… – содержательно отозвался искусствовед.

Кажется, он был чем-то очень сильно озадачен.

– Миш, – с ласковой угрозой попросил я, – уйди, а? А то как шарахну по башке шедевром!

Вдруг я почувствовал, что запах элитного одеколона ослабел. Он что, ушел? Черт! Надо было не ваньку валять, а сразу брать золотого тельца за рога!

Но расстроиться я не успел. У входа в мастерскую раздалось деликатное покашливание. Я резко повернулся на звук.

– Прошу прощения, – произнес глуховатый баритон. – Я услышал голоса, вот и спустился.

Молодец, мужик! Не стал возникать из воздуха, а инсценировал тактичное прибытие сверху.

– Добрый день! – Я изобразил смущение, нашарил на столе тряпку, принялся вытирать руки.

– Здравствуйте, – отозвался баритон.

– Это Дмитрий Алексеевич! – Миша явно испытывал огромное облегчение. – Он заинтересовался вашими работами, Александр Петрович. Я взял на себя смелость пригласить его сюда…

– Ой, Михаил Леонидович, – теперь я был сама любезность, – что же вы не предупредили? Я бы работу не затеял.

– Ничего-ничего, вы заканчивайте, а мы вас подождем в гостиной, да, Михаил? – Дмитрий Алексеевич говорил неторопливо, но как-то непрерывно, совсем без пауз на знаках препинания.

Получилось «Ничего ничего вы заканчивайте а мы вас подождем в гостиной да Михаил» даже без особенного вопросительного знака в конце.

– Я быстро! – пообещал я и мило улыбнулся.

Я уже успел выяснить у окружающих, что улыбка у меня ослепшего получается эффектная: жуткая и милая одновременно.

Гости вышли, а я несколько раз бесцельно протер композицию. Надо успокоиться. Разговор будет очень важный. Другого такого может и не случиться. Никаких эмоций внутри. Побольше естественности снаружи.

Кто он? Какой Петрович ему понравится? Твердый и решительный профессионал? Или сумасброд-художник? Скорее, первый вариант. Но не факт…

Комната поплыла перед глазами…

Стоп! Я же слепой, что за новости?!

Только тут я осознал, что верчу в руках свою новую штучку, поглаживаю ее, то сильнее, то слабее нажимая на ее разные части. Нервные окончания на кончиках пальцах находят шероховатости, как клавиши на диковинном инструменте. И рождают мелодию в моей голове. Неожиданную мелодию.

Комната плывет, но я ее вижу!

Здесь очень темно, свет проникает только через приоткрытую дверь. Я усмехнулся – экономный Миша включает лампочку на потолке, только когда сам тут находится. И верно: зачем слепому свет?

Верстак темный, даже в полутьме он выглядит темнее всего окружающего. На нем в строгом порядке разложены инструменты. Порядок – мера вынужденная, иначе я буду шарить в поисках нужного напильника по полчаса. Выглядит это довольно зловеще: разложенные строго по ранжиру пилы, пассатижи, напильники, надфили, молотки и молоточки.

На стенах ничего нет. Или я просто не вижу? Трудно понять.

Смотрю на себя. Темная роба, вся в опилках и стружках.

Начинает покалывать в висках. Кажется, слишком большая нагрузка для моего не совсем здорового мозга.

Я выпускаю тактильную картину из рук – и сразу погружаюсь в привычную темноту.

Назову эту штуковину «Пианино». Или «Очки»?

В голове все еще плывет. Провожу рукой по робе – она вся в опилках и стружках.

Когда я переоделся и поднялся в гостиную, в ней пахло дорогим коньяком. Я даже не смог определить марку. Миша встретил меня у дверей и бережно препроводил в кресло.

– Коньячку? – бесцветно спросил Дмитрий Алексеевич из соседнего кресла. – Или это мешает творчеству?

– Ну… на сегодня я, кажется, закончил, – я пожал плечами и протянул ладонь на голос.

Рука, которая вложила в ладонь бокал, коснулась меня краешком, но и этого было достаточно. Холеная рука. Чистая, не липкая. Здоровая кожа. Хорошо бы еще ногти потрогать, но и без них ясно, что эти руки никогда не держали в руках кайло.

Я приподнял бокал, приветствуя собравшихся, поднес его к носу и блаженно вдохнул.

Запах… Какой дурак сказал, что коньяки пахнут клопами? Коньяк пахнет летом. Не в смысле, что он издает аромат только в три летние месяца. Нет, зимой и летом он пахнет летом: полуденным солнцем; нагретой каменистой почвой виноградника; ягодой, которая когда-то была крупной, налитой соком, а теперь сморщилась на полпути к изюму; сохнущими досками из лимузенского дуба для бочки; и снова солнцем, но уже закатным…

Запах… Я всегда был неравнодушен именно к ароматам. Жаль, что мне ни разу не удалось побывать в шкуре парфюмера. Ах, какие букеты я бы создавал! Но ладно, тактильные картины – тоже неплохой выбор. В каком-то смысле даже лучший, ведь до меня их никто не делал. По крайней мере, я о таком не слышал.

И вкус оказался хорош. Виноградный сок, густой и тягучий, без лишнего сахара, без видимых признаков спирта. Немного растворенная и чуть подогретая виноградина. И что-то еще, для чего есть только одно определение – «вкус хорошего коньяка». Если бы Миша еще догадался предварительно разогреть бокал…

Но, знаете, это все увертюра. Самое интересное начинается потом, когда напиток скатывается по пищеводу в желудок. Тут следует замереть и ждать. Резкое жжение говорит о подделке. Отсутствие реакции пищевода – тоже о подделке, но уже другого типа. Правильный коньяк должен разогревать внутренности медленно, но неуклонно.

Кажется, я до сих пор под воздействием «Пианино». На лирику тянет.