Александр Тюрин - Сеть

Бежал я мимо степенных мужиков, телег, повозок, лошадей с льняными гривами. На всех мордах и лицах следы довольства и труда… Заповедник не мал оказался по штату и имуществу.

Царское Село я сразу признал по красивым домам с наличниками, коньками и разной дребеденью, По улице, крытой гладко тесанными брусьями, прохаживался изрядный телесами человек и вел себя по-хозяйски, регулируя движение пинками и подзатыльниками. Поэтому я сразу к нему и направился.

— Товарищ городовой, заблукал я малость, мне бы выбраться отсюда, — бойко выпалил я, надеясь на быструю помощь.

Как бы не так. Амбал, которого я почему-то назвал городовым, отмахнулся, как от назойливой мухи, и пошел себе в другую сторону.

Играть так играть. Я догнал его и снова затараторил:

— Премного будем благодарны, начальник дорогой, если научите, куда мне, простому человеку, деваться.

— Беги дальше, в приказную избу, что возле Государева Двора, к дьяку Василию, — показывать направление городовой посчитал излишним и снова отвернулся.

Спрашивать у него было уже неуместно, а у народа не хотелось, потому что никого не оставляли равнодушными мои порточки и шузы. Этнографическая чистота у них, что ли? Но тут меня словно притягивать куда-то стало. Не думаешь, а идешь.

И не ошибся. Я эту приказную избу сразу узнал, вернее Государев Двор. Там, за каменной оградой, вдоль которой дядьки с бердышами прогуливаются, — хоромина, будь здоров. Тут и фильмы для госпремии снимай и кабинеты устраивай, где воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, даже при самой напряженной работе.

А перед приказной избой пороли мужика. В натуре, не бесконтактным способом. Это, наверное, тоже входит в наше наследие, но интересно, сколько битому грошей дадут на физиотерапию и где спрятана камера. Я попытался выяснить.

— Беги воруй, — попросили меня не задерживаться и идти по своим делам ражие ребята с батогами. Предложение было с благодарностью принято, и я прямиком направился к дьяку Василию.

— Ты мне осточертел, — заорал дьяк на писаря в углу, скромно скрипящего пером по свитку, — сколько раз велено тебе проклинать через глашатая, чтобы всех прибывших извне вели вначале в Исцелитель.

— Значит так, зовут тебя Вадька Серегин, — обратился он ко мне, — делать ничего по-нашему не умеешь. К хорошей работе тебя не представим, потому что навредишь, а пойдешь на черную. Жить тебе предстоит в Поселении, тело питать хлебом и капустной, коих положено получать по два камня в день, если без провинностей. Работать будешь, как и все, от зари до зари, а отдыхать зимой. Там тебя учить станут, от этого не отнекивайся, иначе не выбиться тебе в десятники. Коли проявишь радение и смирность, переведем тебя в Слободу, в подмастерья, или в деревню, Государеву землю потом поливать. А сейчас раздевайся, выдадим другую одежонку, кафтан из поскони, лапти…

— Как бы не так, мышь белую, что ли, нашли? — возмутился я. — Не согласен на эксперименты.

— Слушайся начальников, — продолжил дьяк, — и тогда продлятся дни твои. Государя, хоть он и отдал всего себя на благо, особо не славословь, родимый сам о тебе вспомнит, если понадобишься. А вообще, у нас каждый на виду, за лень мышц и бред головы ответ держать придется, не сумлевайся.

— Да пошел ты, аппаратный боец, — разозлился я, — икай тут без меня, — и собрался уже идти, да столкнулся в дверях с детиной. Как они их откармливают До такого бугайства?

— Это, Серегин, лекарь твой, без него-таки никак, — дьяк хихикнул, — давай, Семенов, помоги человеку.

— Ну, я сейчас вам, — сказал и решил, что уж прорваться смогу. Я однажды с похожим жлобом дрался и одержал полную викторию. Он полчаса за мной гонялся, потом впилился мордой в асфальт, а я сел на трамвай и уехал. Ну и сейчас закричал: «Я-a, пасть порву», чтобы лекарь этот оробел, сделал выпад «йоко». Кажется, он меня за ногу схватил. И забил в пол, как гвоздь, по самую шляпку. Причем я сам себе и молотком был. Обидно.

Белый свет я увидел в повозке, которая тащилась в это самое Поселение. А как прибыл, то переодели и переобули меня, не спрашивая. Да привели в курень, общий дом стиля «баракко». А там изо всех углов рожи на меня зверские зыркнули, сотоварищи мои новые. Сел я на нары, все усек и раскис, что тут стесняться. Ведь упекли меня каким-то сверхособым совещанием в место лишения свободы. Срок — пока не дозрею, статья — между строк писанная. Уже ясно, почему я не видел ни автобуса, ни трактора, ни экскаватора. В тюряге их не надобно, гражданин зэк роет носом землю почище экскаватора.

Потом одна из зверских рож мне говорит:

— Учить тебя сегодня больше незачем, садись с нами вечерять.

И ел я хлеб, лук, запивая пахнущей болотом водой, и слушал немудреные разговоры. Я даже слегка пожалел, что с вузом безоглядно распрощался. Сидел бы сейчас в конторе, перевирал цифири да ничего не знал бы про бедолаг, у которых только и темы — что лучше для задницы при порке — ремень или розги.

И началась тоскливая жизнь.

Ночью храп, вонь, ветер дует в щели, прямо не знаешь, с той или этой стороны стены лежишь. Как не старался, но наслать сон на себя не смог. А лишь забрезжило тощим еще светом, ударили в било. Я даже обрадовался, что конец пришел осточертевшей ночи. Барачный люд понатягивал портки да рубахи и разбежался по своим ватагам. Стал и я брать свои первые уроки в тюряжных академиях. Самый свирепый мужик в ватаге зовется Мудрым. Он и вычисляет, сколько ты наработал за день. А кормят там, когда уже полдня отпахал, так что сноровистые люди питаются подножной травой и из коры кашу варят. И если Мудрому кажется, что ты бережешься, — он тебя бьет. Беречься можно, но только не новичкам. А вдруг почудится мужичкам, что ты шибко стараешься, то они тебе сделают сдвиг по фазе — парашу на голову нахлобучат. Кайф! Еще у всех прибывших проверяют силу ума, тестируют поленом в лоб, когда задумаешься. Но это — мелкие шалости. Ребята-то, в общем, свои. Они первые три дня меня с работы на тачке привозили в безрадостном состоянии. Я всю ночь на полу растекался не в силах собраться, чтобы лечь на нары. А работа там такая: люди борются с Болотами. Одни роют каналы, отводящие воду, другие таскают тачки с щебнем и камнями от большой кучи до топи. Учет ведется не по тачкам. Ведь с ними не ходят, а носятся; если десятнику считать — скоро в глазах зарябит. Измеряется труд по тому, как куча убывает. Поэтому, хоть раскидывай щебенку, хоть ешь, — главное, чтобы к тебе ничей взгляд не приклеился. А то Мудрый будет стимулировать твои умения кулаком, десятник порку пропишет для наказания-исцеления. По мне — розги лучше, чем ремень. Кожица, конечно, рвется, зато мясо не портится. Ведь кровь не застаивается, а брызжет наружу, как сок, тем самым прочищая мясо. И вообще, порку правильно принять — большое искусство. Люди, в этом сведующие, считаются мастерами и дают уроки. Вот, например. Если кожу набивать ладонями, она становится толстой и плотной, как у свиньи. Особо важно Удар раскидать. Может статься, что набычишься и остановишь его, да только сила, как солнечный луч через стеклышко, дальше в глубь тела пойдет. А гасится удар, когда косишь мышцей на сторону. Если искусством овладеешь, то всегда счастливым будешь. Недаром знатоки говорят: «От работы дохнет всяк, а от порки лишь дурак». Понимай так, лучше нижним «лицом» пострадать, чем на щебенке надорваться.