П Шуваев - Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста

- Кофе? - сказал Толик. - Да, очень вкусно, обязательно потом расскажешь, как ты его варишь.

А сам тем временем соображал, что бы такое ответить. Клавдий, подумал Толик, ну точно Клавдий: изобличаемый убийца доказывает свое алиби ссылкой на постоянство видов. К тому же не такой получился Дедал, чтоб бескорыстно гибнуть ради идеи прогресса: слишком угодлив. Хотя какой, к черту, прогресс, если рискованные эксперименты так и не привели к улучшению конструкции летательного аппарата? Или самоубийство на почве застарелых угрызений совести? Верноподданный, которому стало противно, а то, может, в самом деле убийца... - Ты что, - с интересом посмотрел на него Сашка, - в самом деле не помнишь?

Нет, ничего такого не мог Толик вспомнить, да и какой смысл вспоминать, если видел он эту машинопись впервые в жизни? Сдал Сашка, до чего же сдал... И вообще, решил Толик, хватит, неудачное у нас с ним получается общение, к тому же домой давно пора, нечего с Людочкой зазря ссориться.

- Молодец, - Сашка усмехнулся. - Нет, в самом деле, это забавно. Сам ведь это и сочинил, давно, правда.

Толик не успел даже не то что возразить - изумиться, а Сашка уже провожал его.

- Давай так: до субботы, полагаю, ничего с тобой не случится. А в субботу, если что, позвони мне. Если, конечно, дел никаких не будет.

- Не, - пробормотал Толик, - я с понедельника в отпуске...

Все-таки что Сашка имел в виду? * * *

Толик в очередной раз схватился за сумку и снова чертыхнулся: тяжеленная. До остановки было квартала два, хорошо хоть кварталы здесь короткие, стандартные серенькие пятиэтажки, даже мозаичная крапинка их не оживляет. Балконы глупые какие-то... Сейчас ручка оторвется, спокойно подумал он. Точно, хрустеть уже начала. Уф... Он-таки успел аккуратно поставить сумку на землю. Ладно, милостивые государи, вынужденный перекур. Господи, но как же я донесу эту дуру?!

Он постоял, засунув руки в карманы. Интересно, что сейчас делает Людочка? Ревет, наверное... Толику даже стало ее жалко. Потом он понял, что жалко, собственно, не Людочку, а Софью Андреевну, которая все же, что ни говори, женщина справедливая и вообще хороший человек, даром что теща. Представилось, как Людочка, дергая покрасневшим носиком, звонит матери, и та мчится через весь город, и как она стоит, уперев руки в бедра, полная, величественная, с красивой седеющей головой, и выговаривает дочке, а потом садится и ревет вместе с нею. Нет, что ни говори, жалко Софью Андреевну.

И, главное, себя жалко. Толика-то кто пожалеет?! Впрочем, Сашка вот уже пожалел. Разговор у них получился какой-то не такой - то есть как раз такой, какой и мог в данной ситуации приключиться разговор, - но доподлинно было сказано, что Толик бедный. И еще было сказано, чтоб немедленно явился, предстал, так сказать, пред светлые очи, а очи его у метро встретят и разместят. Легко сказать, вернулся к действительности Толик, а тут еще это безручечное безобразие? И зачем вообще уходить было? Олух этот Толик, решил он. Но, однако же, надо двигаться. И как китайские кули исхитрялись?

- Привет, - сказал Толик. - Вот я и пришел.

- Понятно, - сказал Сашка.

Ну конечно, подумал Толик, отдыхиваясь, чего тут не понять. Но до чего же несчастные люди - китайские кули! Впрочем, вдвоем они управились с сумкой без особых трудностей.

Сашка явно успел приготовиться к его приходу: половина стола была свободна и казалась какой-то нежилой, хотя там как раз не было ни машинописных невнятных листочков, ни полусобранных схем, а чинно-благородно стояла полупустая бутылка "Плиски" (та же, наверное, что и в прошлый раз).

- Пошли на кухню.

Они пошли. И пришли. И Толик увидел.

- Возьми рюмки, налей и возвращайся, - приказал Сашка.

Толику мигом расхотелось пить, как только он увидел, что творилось на кухне. Может, просто поужинать бы не помешало, но там на сковородке доходили до окончательной готовности огромные, толстые ломти истекающего соком мяса... И картошка, и еще какая-то зелень, и запах, и, господи помилуй, а Людочка меня такой дрянью кормит...

Видимо, на его физиономии так явно отразилось вожделение, что Сашка был просто вынужден, молвив: "Погодь", - отвернуться к плите и продолжать кулинарную возню.

- Всё, - сказал он наконец.

И, повернув один за другим оба газовых крана, улыбнулся с видом оператора, завершившего работу на мощной, сложной и даже, может быть, опасной установке.

- Ясно, - сказал он, - ты ожидал, что я тебя угощу акридами на родниковой воде. Стипендия была...

Да, сегодня у Сашки было все, чего только могла пожелать его душа, и Сашке явно было приятно, что жена выгнала Толика именно в такой вот удачный день. Нет, решил Толик, это уже слишком, это уже гастрономический разврат.

Они предавались разврату, Сашка расспрашивал о семейной жизни, а Толик разъяснял, что на развод никто не подавал, просто не могли пока успеть, да Людочка едва ли и хочет, что выписывать его пока не собираются, кажется, уже и права не имеют, что от работы ему жилье не светит и не может пока светить... Как ни странно, эта замечательная беседа никоим образом не лишила Толика аппетита.

- А теперь хлопнем, - предложил Сашка.

Они хлопнули знатно, не прошло и получаса, как бутылка оказалась уже пустой на три четверти.

- Между прочим, этот твой опус меня вдохновил на некоторую пародию. Хочешь полюбопытствовать? - спросил Сашка.

Толик был настроен благодушно. В конце концов, опус так опус... Можно и полюбопытствовать, тем более делать больше было нечего.

Они стояли на холме, ожидая чего-то, хотя ждать - они знали - было бессмысленно. И опасно было ждать, потому что солнце ярко освещало землю и море - гавань, полную кораблей, город, полный воителей, великий город, горделивый, грозный и развращенный. И сверкали под лучами величественного, царственно-прекрасного, благодетельного солнца их крылья - огромные уродливые матово-беловатые массы, угрюмо нависавшие над землей и над морем. Мерно раскачивались они под ударами несильного ветра, и мастеру казалось, что дыхание этих чудовищ незримой смертью по капле выливается на траву, и даже тень от них, казалось ему, была более густая и сизая. Эти неуклюжие гиганты были совершенно неуместны здесь и сейчас, они были просто невозможны днем, под ярким солнцем, на берегу винноцветного моря.

- Смешно, правда? - сказал его спутник. - Это крылья.

- Да, - ответил мастер, - крылья.

Ему не было смешно, потому что это слишком мало напоминало крылья, прекрасные белоснежные крылья, обладание которыми только и может дать смертному право вознестись в обитель богов, ибо прекрасное божественно и вечно.

- И обалдеет же царь, если увидит!

- Лучше бы не видел, - ответил мастер.

Этот миг не принес ему радости - прекрасный, великий миг, когда они готовы были уже совершить то, чего не совершал никто из людей. Только приятно было сознавать, что спустя несколько минут никакой царь, даже самый великий на свете, - никто на свете не сможет уже им помешать. Свобода, безусловно, есть высшее благо, к коему надлежит стремиться, используя любые средства. Средства казались ему грубыми, непристойными, кощунственными. Как клятвопреступление.