Конни Уиллис - Книга Страшного суда

— Агнес, — строго начала Киврин, уперев руки в боки, — ты почему вскочила? Сама ведь говорила, что спать хочешь.

— Черныш занедужил.

— Занедужил? Что с ним такое?

— Ему плохо, — повторила Агнес. Ухватив Киврин за руку, она повела ее обратно в амбар и вверх, на чердак. Щенок безжизненным комочком обмяк на соломе. — Ты сготовишь ему снадобье?

Киврин подобрала щенка — и бережно уложила обратно. Он уже начал коченеть.

— Ох, Агнес, боюсь, ему уже не поможешь.

Девочка, присев на корточки, с любопытством присмотрелась к щенку.

— И капеллан у бабушки умер. Черныша сгубила горячка?

«Черныша сгубило чрезмерное внимание», — ответила Киврин мысленно. Его вчера столько тискали, дергали, отнимали друг у друга и чуть не задушили… Заласкали беднягу до смерти. Да еще в Рождество — хотя Агнес, кажется, не особенно расстроилась.

— Теперь будут похороны? — спросила девочка, осторожно дотрагиваясь пальцем до щенячьего уха.

Нет, какие там похороны. В Средние века домашних питомцев не хоронили в коробках из-под обуви. Их просто кидали под куст или в ручей.

— Мы зароем его в лесу, — придумала Киврин, слабо, впрочем, представляя, как они смогут прокопать мерзлую землю. — Под деревом.

Вот теперь Агнес огорчилась.

— Нет, пусть отец Рош похоронит Черныша на погосте.

Киврин сомневалась, что даже ради Агнес, для которой он готов на все, отец Рош согласится хоронить животное по христианскому обычаю. Наличие души у домашних любимцев отрицалось вплоть до XIX века, но и викторианцы не требовали христианского погребения для своих усопших собак и кошек.

— Я прочитаю над ним отходную, — пообещала Киврин.

— Отец Рош должен похоронить его в ограде, — надулась Агнес. — И позвонить в колокол.

— Все равно придется погодить с похоронами до окончания Рождества, — нашлась Киврин. — А после праздника я спрошу у отца Роша, как быть.

Только непонятно, что теперь делать с тельцем. Не оставлять же мертвого щенка у постели девочек.

— Пойдем отнесем Черныша вниз.

Стараясь не морщиться, Киврин подхватила коченеющий трупик и слезла по лестнице. Внизу она оглянулась в поисках какого-нибудь ящика или мешка, но ничего не нашла. Тогда она уложила щенка в углу рядом с косой и велела Агнес принести соломы, чтобы его укрыть.

Девочка обрушила на него целую охапку.

— Если отец Рош не позвонит в колокол, душа не попадет на небо… — разрыдалась она.

Киврин успокаивала ее битых полчаса. Баюкала, вытирая льющиеся по щекам девочки слезы, и приговаривала: «Ну, будет, будет, ш-ш-ш».

На дворе послышались шум и возгласы. Рождественские гулянья добрались до господского дома? Или гости собрались на охоту? Киврин различила конское ржание.

— Пойдем посмотрим, что там творится, — позвала она Агнес. — Может быть, это твой отец приехал.

Агнес села, хлюпая носом.

— Я расскажу ему про Черныша, — решила она, слезая с колен Киврин.

Они вышли наружу. Во дворе толпились люди и кони.

— Что они делают? — не поняла Агнес.

— Не знаю, — ответила Киврин, хотя что там гадать. Коб выводил из конюшни белого скакуна, принадлежащего посланнику, а слуги выносили мешки и сундуки, которые сгружали поутру. Леди Эливис, застыв в дверях, обводила двор тревожным взглядом.

— Они уезжают? — догадалась Агнес.

— Нет.

«Нет, только не это. Они не могут уехать. Я не знаю, где переброска».

Вышел монах в своей белой рясе и плаще. Коб, нырнув в конюшню, вывел оттуда лошадь, на которой Киврин ездила за остролистом, и вынес седло.

— Уезжают, еще как уезжают! — возразила Агнес.

— Да, я вижу. Я вижу.

Схватив Агнес за руку, Киврин повела ее обратно в амбар, подальше с глаз. Надо отсидеться, пока они не уедут.

— Мы куда? — спросила Агнес.

Киврин прошмыгнула мимо двух Блуэтовых слуг с сундуком.

— На чердак.

— Я не пойду спать! — завопила Агнес, останавливаясь как вкопанная. — Я не устала!

— Леди Катерина! — окликнул ее кто-то со двора.

Подхватив Агнес на руки, Киврин поспешила к амбару.

— Я не устала! — надрывалась девочка.

К ним подбежала Розамунда.

— Леди Катерина! Вы меня не слышите? Вас матушка просит. Посланник уезжает.

Она повлекла Киврин за собой к дому.

Эливис глядела на них с порога, а рядом стоял закутанный в красный плащ посланник. Леди Имейн Киврин не увидела — наверное, она где-то в доме, собирает ее вещи.

— У посланника спешное дело в приорстве под Бернчестером, — светясь от радости, объяснила Розамунда по дороге, — и сэр Блуэт едет с ними. Сэр Блуэт обещал сопроводить их до Курси, чтобы они там переночевали и к завтрему приехали в Бернчестер.

Бернчестер. Бистер. Хорошо хоть не Годстоу. Но Годстоу тоже по дороге.

— А что за дело?

— Не знаю, — беззаботно ответила Розамунда. Ее и правда это не заботило. Главное — сэр Блуэт уезжает, остальное не важно. Пробираясь сквозь сутолоку из людей, лошадей и сундуков, девочка со всех ног спешила к матери.

Посланник разговаривал с кем-то из слуг, и Эливис, наморщив лоб, прислушивалась к разговору. Если развернуться и нырнуть в раскрытые двери конюшни, никто не заметит… Но Розамунда, не отпуская рукав, тянула Киврин вперед.

— Розамунда, мне надо обратно в амбар, я оставила свой плащ…

— Матушка! — закричала Агнес, бросаясь к Эливис и чуть не врезаясь на бегу в лошадь. Лошадь, заржав с перепугу, мотнула головой, слуга кинулся ловить узду.

— Агнес! — воскликнула Розамунда — и отпустила рукав Киврин. Но было уже поздно. Эливис с посланником заметили их и двинулись навстречу.

— Не бегай под копытами, — пожурила Эливис дочку, прижимая ее к себе.

— Мой песик умер, — пожаловалась Агнес.

— Это не повод для беготни, — ответила Эливис невпопад.

— Передайте супругу нашу признательность за то, что позволил взять лошадей и не гнать наших до Бернчестера. — Посланник тоже говорил как-то рассеянно. — Я пришлю их обратно из Курси со слугой.

— Посмотришь моего песика? — Агнес потянула мать за юбку.

— Цыц! — шикнула на нее Эливис.

— Мой клирик с нами нынче не поедет. Боюсь, он давеча не рассчитал своих сил, и теперь ему недужится от неумеренных возлияний. Окажите милость, сударыня, приютите его до тех пор, пока он не оправится, чтобы пуститься в дорогу.

— Конечно, пусть остается сколь нужно. Чем мы можем облегчить его страдания? Мать моего мужа…

— Не стоит. Пусть лежит. Сон прогонит хворь. К вечеру будет на ногах. — Посланник и сам выглядел изрядно перебравшим. Нервничал, таращился невидящим взглядом, будто превозмогая головную боль, и аристократическое лицо его в утреннем свете казалось серым. Поежившись, он поплотнее запахнул полы плаща.

На Киврин он даже не взглянул. Может, все-таки в суматохе забыл про обещание, данное леди Имейн? Она тревожно обернулась на ворота, надеясь, что Имейн еще отчитывает Роша и не напомнит о своей просьбе, неожиданно вынырнув из-за спины.