Конни Уиллис - Книга Страшного суда

Хотя эта на вид тоже слишком молода и для замужества, и для монастыря. Киврин вспомнила, что видела в комнате сквозь жар и бред какую-то женщину, но та была гораздо старше, судя по морщинистым, грубым рукам и скрипучему голосу, — впрочем, возможно, это Киврин тоже померещилось в бреду.

Женщина повернулась к свету. Белый чепец оказался желтоватым, а балахон — не балахоном, а киртлом под темнозеленым сюрко [16] Сюрко — верхнее платье без рукавов, с боковыми разрезами, похожее на длинный двойной фартук. . Все это было плохо прокрашено и скроено будто из мешковины, такого грубого плетения, что Киврин различала его даже в тусклом предутреннем свете. Наверное, служанка. Хотя служанки не носят льняных апостольников и связок ключей на поясе. Тогда кто-то рангом повыше, например, ключница.

Дом ведь явно непростой. Вряд ли замок, судя по тому, что стена, у которой стоит кровать, не каменная, а деревянная, из грубо отесанного дерева, но вполне возможно, господский дом, владение непосредственного вассала короля — мелкого барона, а может, кого и покрупнее. Вот, например, кровать, на которой она лежит — настоящая, с рамой на ножках, с пологом, с жесткими льняными простынями, не просто соломенный тюфяк. И покрывало меховое. На каменной лежанке под окном — вышитые подушки.

Женщина зацепила полотнище за небольшие каменные выступы по обоим углам узкого окна, сошла с приступки и наклонилась за чем-то. Киврин не видела, за чем именно, полог мешал. Его тяжелые, будто ковры, занавеси были отдернуты и подвязаны веревкой.

Женщина выпрямилась с деревянной плошкой в одной руке и, подхватив другой рукой край длинной юбки, снова залезла на приступку и принялась мазать ткань чем-то густым. Масло, подумала Киврин. Нет, воск! Вощеный лен вместо стекол. Хотя в XIV веке в господских домах окна уже должны быть стеклянные. Знать при переездах возила стекла с собой, вместе с вещами и мебелью.

«Надо записать на диктофон, что в некоторых знатных домах стекол не водилось». Киврин сложила руки домиком, но держать их на весу оказалось слишком тяжело, и она уронила их на покрывало.

Женщина оглянулась в ее сторону, затем снова принялась вощить лен длинными неровными мазками. «Наверное, я выздоравливаю, — подумала Киврин. — Пока я болела, она не отходила от моей постели. Интересно, сколько все-таки времени прошло? Надо будет выяснить. А потом найти переброску».

Вряд ли она очень далеко. Если это та самая деревня, куда она собиралась дойти, переброска самое большее в миле отсюда. Киврин попыталась припомнить, сколько ее сюда везли. Кажется, долго. Разбойник посадил ее на белого коня с бубенцами в узде. Только он был не разбойник, а добродушный рыжеволосый юноша.

Надо спросить, как называется деревня. Если повезет, это Скендгейт. Но даже если нет, все равно по названию станет ясно, в какой стороне переброска. А потом, когда она окрепнет и встанет на ноги, местные наверняка смогут показать, где ее подобрали.

«Как называется деревня, в которую меня привезли?» Вчера она все время путалась в словах, но это, конечно, из-за жара. А теперь все в порядке. Они с мистером Латимером не один месяц оттачивали произношение. Местные наверняка поймут. «В каких краях я очутилась?» или «Что за приют достался мне?» А если будут какие-то диалектические вариации, переводчик автоматически поправит.

— Как называется сия обитель? — спросила Киврин вслух.

Женщина, вздрогнув, обернулась. Сойдя с приступки, она пошла к кровати, не выпуская из одной руки плошку, а из другой кисть. Только это оказалась не кисть — теперь Киврин разглядела получше, — а очень мелкая квадратная деревянная ложка.

— Gottebae plaise tthar tleve , — сказала женщина, прижимая плошку с лопаткой к груди. — Beth naught agast .

Переводчик должен был автоматически перевести сказанное. Может быть, произношение у Киврин настолько непривычное, что женщина, приняв ее слова за иностранную речь, пытается ответить на ломаном французском или немецком?

— Как называется сия обитель? — размеренно произнесла Киврин, делая паузы между словами, чтобы переводчик успел включиться.

— Wick londebay yae comen lawdayke awtreen godelae deynorm andoar sic straunguwlondes. Spekefaw eek waenoot awfthy taloorbrede .

— Lawyes sharess loostee? — раздался голос.

Ключница оглянулась на невидимую для Киврин дверь, и в комнату вошла еще одна женщина, гораздо старше, с морщинистым лицом и теми самыми грубыми старческими руками из бредовых воспоминаний Киврин. На шее у нее висела серебряная цепочка, а в руках она несла кожаный ларчик, наподобие того, что Киврин оставила в качестве метки, только поменьше и окованный железом, а не медью. Ларчик старуха опустила на подоконную лежанку.

— Auf specheryit darmayt?

Голос Киврин тоже узнала, скрипучий и недовольный. Его владелица обращалась к молодой женщине, сидевшей у постели Киврин, как к служанке. Может, она и есть служанка, а эта старуха — хозяйка дома, хотя чепец у нее ненамного белее и платье не сказать чтобы более тонкого материала. Тем не менее никаких ключей на поясе у нее не наблюдалось, и Киврин только теперь вспомнила, что связку должна носить вовсе не ключница, а как раз хозяйка дома.

Хозяйка поместья, одетая в пожелтевший лен и плохо прокрашенную дерюгу… Значит, наряд Киврин коту под хвост, как и отработанное с Латимером произношение, как и заверения доктора Аренс, что никакие средневековые болезни Киврин не страшны.

— Мне ведь сделали все прививки, — пробормотала она, и обе женщины разом обернулись.

— Ellavih swot wardesdoor feenden iss? — резко спросила старшая. Кто она младшей? Мать? Свекровь? Кормилица? Непонятно. Киврин не могла выделить в ее речи ни одного знакомого слова, хотя бы имени или обращения.

— Maetinkerr woun dahest wexe hoordoumbe , — ответила младшая, на что старшая сказала:

— Nor nayte bawcows derouthe .

Глухо. Короткие предложения, по идее, должны распознаваться легче, но Киврин не понимала даже, одно слово она слышит или фразу.

Молодая упрямо вскинула обтянутый апостольником подбородок.

— Certessan, shreevadwomn wolde nadae seyvous , — сердито проговорила она.

Может быть, они спорят о том, как с ней поступить? Киврин уперлась слабыми руками в покрывало, словно пытаясь отодвинуться, и молодая, поставив плошку с лопаткой, тут же поспешила к ней.

— Spaegun yovor tongawn glaisl — проговорила она, что могло означать с равным успехом и «Доброе утро!», и «Как вы, получше?», и «На рассвете мы вас сожжем». Наверное, переводчик все-таки не работает из-за болезни. Вот когда жар совсем спадет, наступит ясность.

Старуха опустилась на колени рядом с кроватью и, зажав в ладонях серебряный ковчежец, свисавший на цепочке у нее с шеи, принялась молиться. Молодая наклонилась посмотреть лоб Киврин, потом нащупала что-то у нее на затылке, небольно дернув за волосы, и Киврин догадалась, что ей, видимо, перевязали рану на голове. Она коснулась рукой повязки, потом хотела потрогать спутанные локоны на плечах, но их не было. Неровно обкорнанные пряди заканчивались чуть ниже ушей.