Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)

— А вот это уже жилая зона, — пояснила Мэгги.

Глеб ахнул. Домики под черепичной крышей, цветы на окнах, крошечные палисадники. Точная копия голландской деревушки.

— Мой дизайн, — сказала Мэгги со сдержанной гордостью. — Надо же что-то противопоставить этому миру. — Добавила: — Этому миру вообще и племени альфа, в частности.

— А что? — начал было Глеб.

— Да-да, — поняла его Мэгги. — Это племя давит на нас. Мы при всем нашем могуществе и сверхмогуществе, при всех наших звездолетах, киборгах, лабораториях, при всех наших возможностях испепелить эту планету в одно мгновение вдруг наткнулись на какую-то свою зависимость от них.

— Что, так и тянет раскроить череп профессору Снайпсу? — Глеб вообще-то хотел спросить в шутку.

— Не только в этом дело, — серьезно ответила Мэгги. — Они подкупают своей свободой и обаянием мощи.

— Вот насчет обаяния не надо. Я сегодня всю кабину заблевал под впечатлением их обаяния.

— Это нормально. У некоторых поначалу были куда как более бурные физиологические реакции. Так что вы, будем считать, испытание выдержали, — она улыбнулась, — прошли инициацию.

— Спасибо, Мэгги.

— Их обаяние начинаешь чувствовать не сразу. Сначала как будто и не всерьез, но с какого-то момента вдруг…

— Вы говорите таким тоном, — перебил ее Глеб, — как будто это какая-то реальная угроза для нас. Но вот возьмем ученых, посвятивших жизнь изучению львов: они влюблены в них, увлечены своим делом, восхищаются красотой и силой этих животных, но они знают о львах всё, не идеализируют их и уж тем более не собираются им подражать.

— Вы не понимаете. — Протестующий жест Мэгги. — Это другое. Совсем другое. Вдруг с ужасом сознаешь, что тебе не хватает их свободы и мощи.

— Что?!

— Странно, казалось бы, да? — продолжала Мэгги. — Отнять кусок у соседа, у ребенка, если бы на станции были дети. Быть изнасилованной своими, попавшими под обаяние племени альфа, коллегами в грязной луже, на глазах у всех. Разве кто-нибудь из нас хотел бы чего-нибудь такого?.. Кстати, вполне вероятно, что и хотел бы. И чего-нибудь такого, и чего-нибудь похлеще. Но это всё от фантазии, это нравственная похоть, причуды души и духа. А свобода и мощь людей племени альфа — до духа, души, нравственности, до всех этих наших извивов нравственности, до игр духа с самим собой. Вот где соблазн!

— Но это же свобода от сложности! — поразился Глеб. — От того, что и делает нас людьми.

— Мы все поначалу именно так и отвечали самим себе, — кивнула Мэгги. — Я на эту тему лекции читаю нашим. Да, человек многократно пытался избавиться от собственной сложности, но это опять же было от фантазии, ума, извращенной духовности, притупленной или же наоборот, обостренной нравственности, что порождали идео— и мифологемы, так? Мы знаем цену всяческим измам , да? Человечество выстрадало это знание. А тут свобода от сложности вне измов . Опять-таки до фантазии. Свобода и иллюзия невинности. А мы не готовы сопротивляться. Но есть и другая грань такой свободы. Мы не просто, как Энди сказал однажды, «наелись собственной сложности», это было бы полбеды… То, что наше и в нас от сложности, из неё, благодаря ей и только, — оно не нравится нам. Мы поняли вдруг. Мы не хотим. Но знаем, что мы — только это. И это лучшее в нас.

— И потому назад , да? В джунгли, в пещеры? — не дал ей закончить Глеб.

— Вперед, — ответила Мэгги.

— Но к чему? — недоумевает Глеб.

— Я пока что не знаю.

— Но всё это не так уж сложно отрефлексировать в себе, — сказал Глеб. — А отрефлексировав, ну, если не победить, не выкорчевать, то хотя бы держать в рамках.

— Вот именно этим мы и занимаемся, — усмехнулась Мэгги. — И вроде бы как успешно. На четвереньки у нас никто не встал, во всяком случае, пока. Но скажи-ка, Глеб, ты что, никогда не уставал от сложности? От своей собственной или же от сложности, так сказать, бытия? Чтобы так, до тоски, до воя, до какого-то, пусть не всерьез, конечно (а здесь оттенок особый — мельче и гаже когда не всерьез), желания руки наложить на себя?

— Да, наверное… — задумался Глеб.

— А почему вся эта хваленая сложность достигает самой себя, раскрывает самоё себя, главным образом в собственных неудачах, провалах и тупиках? И вот здесь опять возникает соблазн свободы и мощи племени альфа, понимаешь?! То, что это свобода до всего — это еще можно выдержать, обернуть против неё самой. Но само это до вдруг совершает метаморфозу в твоем сознании — оно не хуже, не проще, а глубже . А «всё» — это самое «всё», включая душу, дух, фантазию, нравственность с их нечистотой, ошибками, преступлениями, самообманом — это лишь так, поверхность, внешний слой, может быть, камуфляж. И с этим открытием надо как-то жить, даже если ты подавил это в себе, разоблачил, убедил себя в обратном. В этом во всем тебе случайно не поручили разобраться в НАСА?

— Сложность не дает счастья, полноты и целостности бытия. Ты же пытаешься сейчас об этом? Но других путей ко всему этому просто нет! Даже если сложность и не дает, только она может дать .

— На том вот и стоим, — улыбнулась Мэгги. — Во всяком случае, пытаемся. Но скажу честно, это твое «может дать» слишком хлипкая опора.

— Но мне кажется, она единственная, — сказал, почти прошептал Глеб. — Всё, что надежней, прочнее, имеет изъяны…

— Да хоть бы и так, — перебила Мэгги. — Не надо анатомировать сложность . Надо более-менее поверхностно принять её. Что и происходит, по факту.

— Ты в этом видишь противоядие против соблазна племени альфа?!

— Я пытаюсь реально смотреть на вещи. — Она пожала плечами.

— Человек научился жить в ситуации непредсказуемости, — жестикулировал Глеб. — Непредсказуемости бытия, себя самого, наконец. Научился быть несводимым к истинам, смыслам, целям — че́рпать себя из несводимости. Научился быть не-победителем, не-достигающим, непознавшим. Это не гарантирует ничего, да?! но во всем из всего этого возникает свет.

— Это не для всех, — улыбнулась, развела руками Мэгги. — Слишком не для всех. Ты и сам понимаешь. Кстати, это и не для тебя. Пусть ты и не видишь этого, может.

— Пускай, — говорит, горячится Глеб. — Главное, что это есть.

— А ведь три столетия освоения человеком дальнего космоса, пожалуй, что разочаровали, — сказала Мэгги. — Сама идея вынести неснимаемые наши противоречия, тупики и безысходность нашего бытия в иное пространство, в иные плоскости пространства — времени… Громадность Цели должна была заслонить от нас зыбкость, условность Смысла, невозможность Истины. Это не проговаривалось вслух, не формулировалось в разного рода философских манифестах, но по умолчанию это было так.