Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)

— Собственно, на нашу экспедицию и надеялись. — скривилась Стоя. — Дескать, мы прилетели — разберемся, так сказать, «на месте».

— Самое обидное, — говорит Марк, — где-то здесь, можно сказать, под ногами их технологии по передвижению по плоскостям этого пространства, а нам не взять вот никак. Кажется, нас ждет конец тех туземцев, что умирали от голода на банках, сброшенных с самолета, на концентратах и сухих супах, потому что они не умели ни открыть, ни приготовить.

— Это такая ловушка времени, — я сам же себя и обрываю. Все это язык аналогий, метафор. Боже, как надоели метафоры!

— У нас есть три варианта, — начинает Марк, — искать эту их технологию — раз. Попытаться создать ее самим — это два. Обследовать пространство до тех пор, пока не найдем «окно», это вроде как три. Я не думаю, что наш «Возничий» взял и нашел единственный вход в это чудное пространство. «Окно» — элемент его структуры, так что найдем. К тому же все эти три пути можно совместить в робкой надежде на их взаимодополняемость.

— Есть и четвертый, — поднял руку я. — Начать жить.

— Это как? — возмущенный голос Марка. — Начать здесь новое, свое человечество?! А что, в самом деле! Не на пустом же месте, к тому же, пусть в чужом, но зато в каком доме! Правда, нам же не по размеру даже здешние табуретки. Но ничего, как-нибудь… подтянемся на руках, вскарабкаемся, заползем. Или же дорастем, за восемьсот-то лет. Так что валяйте, пока Стоя еще в репродуктивном возрасте.

— Понимаешь, Джон, — Стоя показывает на мертвый город вокруг. — Для них это их выбор, их воля, их гений, их победа над какими-то, быть может, ужасными катастрофами, над собственной историей и судьбой, наконец. А для нас? — она задумалась. — Стать опятами на чужом пне? — Да, конечно, это слова. Мы много говорим в последнее время. Слишком много. Но так нельзя, Джон. То, что ты предлагаешь, неправильно. Я не могу объяснить, но я твердо знаю, так нельзя.

— А ведь ты провоцируешь нас, Гордон, чтобы мы вели здесь себя как мародеры и оккупанты.

— Мы так и ведем себя, Марк, если ты еще не понял, — обрывает его Стоя.

— То, что я предложил, — я обращаюсь теперь главным образом к Стое, — позволит нам хотя бы не стать заложниками неудачи этих трех вариантов.

— А тебя не пугает неудача четвертого? — ответила Стоя и вдруг изумилась. — А ведь ты же знаешь, что будет неудача. Не можешь не знать!

— На первой планете сами не заметили, как стали играть в богов, — усмехнулся Марк. — А здесь поступило предложение поиграть в человеков. — Срывается. — Хватит уже! Игры кончены! Даже если они во имя истины, смысла, жизни, их каких-то подобий. Я, Марк Кегерн, командир звездолета «Возничий», объявляю начало реализации новой программы по указанным мной трем направлениям. Все остальное не имеет значения, понятно?

— Человечество, начавшееся с капитуляции? — говорит мне Стоя. — Благодаря капитуляции? С нашего отказа от борьбы и исполнения долга?!

Марк потерял интерес к разговору, он уже принял решение.

— Если ты о долге перед Землей, так мы его уже выполнили, только с отсрочкой на восемьсот лет, — говорю, заставляю себя говорить я. — А отказаться от шанса… не то что единственного — его вообще не должно было быть… — я сбиваюсь. — Начать новую Землю здесь, исходя из Опыта двух великих цивилизаций.

— Исходя из их неудачи? — сарказм Стои.

— Да! — отвечаю я. — Из неудачи тоже. Из их тупиков и провалов.

— Ты только забыл об одной мелочи, — пытается улыбнуться Стоя. — Еве положено быть как минимум невинной, понимаешь? У нее не должно было быть вакуумного пулемета.

— Об этом надо забыть, — зашипел на нее Марк. — Или, может, тебе нравится?

Взгляд, каким его удостоила Стоя.

— Это не муки совести, — сказала она, — это нечто похуже — невозможность мук, может быть… Это правота.

Через полгода мы нашли «окно». На задворках планетной системы соседней звезды (она была от нас «через одну», если точнее). Среди десятка планет там есть одна с атмосферой и водой. На ней и начнем подготовку к «прорыву сквозь время». Что же, хотя бы эффектно звучит.

Снова в путь (тоже звучит неплохо, пусть и несколько книжно). Последние приготовления. Мы так мало успели на этой планете. Да, конечно, все, что могли, закачали в свои компьютеры, запихали в транспортный (грузовой) звездолет. Но вот все-таки… И дело здесь даже не в моей идее… «новой Земли»… хотя и в ней тоже. Нам дана возможность, а Марк ее отменил. Я понимаю его правоту, пытаюсь принять. И Стоя тоже права — где уж нам всем, в самом-то деле. Но их правота частична. Ограничена и… То, что за этой их ограниченностью — оно же мне не дается, в точности как и им. Я вдруг понял.

По обработке первых данных Марк посчитал наши шансы на прохождение сквозь окно как «пятьдесят на пятьдесят».

Хельга бежит за набирающим скорость «Возничим» изо всех собачьих сил. Вот мы уже ее и не видим, но знаем — она все бежит. Дурной сон. Что, «Возничий» — поезд из какого-то старого фильма? А сердце вот сжалось, до спазма.

Страшный грохот. Мы выскакиваем из своих «палаток». Облако, столб белой пыли до неба. Пыль тут же набилась в ноздри и в глотку. Мы поняли, что это. Обвалилась стена одного из небоскребов километровой высоты, за два квартала от нас. Вьюны и деревья наконец-то сделали свое дело. Когда пыль осела, дом стоял «наружу кишками». Наступает зримость распада. Что же, стадия такая.

— Стадия трупных пятен, — процедил Марк.

— Нам наверно, уже пора — сказала, отвернулась от нас Стоя.

С каким чувством мы покидали планету? Мы, впервые столкнувшиеся с другим , что несоизмеримо выше нас. То, что нам уже удалось открыть, в чем мы смогли разобраться, вероятно, изменит облик нашей цивилизации, ее темп, ее время… То, что недоступно нам — вроде и в самом деле провоцирует в нас глубину , даже если само так и останется нераскрытым, неразгаданным никогда.

Мы идем по главному бульвару города. Сто лет назад здесь играли дети, прогуливались прекрасные женщины, клоуны и мимы веселили народ, за столиками горожане угощались душистым вином и потрясающего вкуса фруктами, которых нет на Земле.

Эта внезапность сознания… вины пред исчезнувшей жизнью?! Ее краски, ее трепет, ее смыслы никогда не оживут в наших руках, сколько бы ни было нашего завтрашнего понимания . Странно, да? Мы не подвизались здесь вовсе воссоздавать и уж тем более воскрешать. Мы никому ничего не обязаны. Нас ничего не связывает с ними кроме смутного, преисполненного жалости к самим себе: «неужели когда-нибудь по развалинам Лондона, Рима или Нью-Йорка будут бродить какие-то гуманоиды (негуманоиды), пытаясь хоть что-то понять или же вполне равнодушно „собирая материал“». А наше желание стать здесь «другими самими собой», разве такая наша попытка привязана к месту? Это странное чувство неловкости, даже стыда пред перечеркнутой, канувшей жизнью… За то, что мы живы?