Дмитрий Раскин - Судьба и другие аттракционы (сборник)

Светотени, дыхание сада, трепет листьев, голос какой-то птицы вдали — как это всё глубоко. Как взаправдашне… Мир не добирает самого себя, не достанет — опять, если б знать, до чего не дотянется никогда?

Он, Курт Ветфельд, будет жить, делать то, что имеет хоть сколько-то смысла, подобно угловатой какой-то вещи преломит сколько-то света… Научится терпеть, не придавать значения себе самому и судьбе, прорастет в пустоту, обживет ее, насколько сможет.

То есть так много намечено у него под занавес, на остаток? А сейчас он снимет трубку, позвонит на ресепшен, чтобы ему заказали билет.

Арбов, Лидия и Ветфельд снова на веранде ресторанчика с видом на Марию Магдалину.

— Я не верю ни в мистику, ни в метафизику, — говорит Лидия.

— Следовательно, мы сейчас услышим материалистическую версию того, что с нами происходит, — оповестил Арбов.

— Мы имеем дело с инопланетным разумом! — сказала Лидия.

— Мы, если все здесь присутствующие помнят, не исключали этого изначально, — ответил Арбов.

— Одно дело «не исключать», — сказала Лидия, — и совсем другое…

— Мы почти знали, на что шли, — не дал договорить ей Арбов. — И делать страшные глаза сейчас!

— Они создали все эти «аттракционы», — Лидия жестом показала, чтобы ее не перебивали, — скорее всего, чтобы в самом деле исполнять наши желания. Они, наверное, любили, жалели нас. Они хотели нам добра.

— С чего такая уверенность? — осведомился Ветфельд.

— Хотели б чего иного, — ответила Лидия, — просто начали бы исполнять желания, воплощать мечты. Но столкнувшись с нами, с сокровенными нашими помыслами, они трансформировали свои технологии в нечто гораздо более сложное, может быть, запутались сами, я не знаю, но они хотят нам добра.

— Иначе действительно, чего же проще, заселяй отель фюрерами, вождями, одержимыми, фанатиками, продажными тварями всех мастей, да и просто обиженными на жизнь, — согласился Арбов. — А у них тут жесткий фэйс-контроль.

— А зачем он вообще нужен, если их… э… система чудес всё равно не собирается никого делать властелином мира или же назначать деканом, — Ветфельд спросил и вдруг как-то напрягся после этого своего вопроса.

— Чтобы все эти гитлеры-сталины не расшиблись на карусельке — успокоила его Лидия. — Чтобы деревянные лошадки не покусали их за задницы. Они же хотят добра всем.

— То есть получается, наш управляющий не человек вовсе? — пробормотал Ветфельд.

— А с виду так прилично выглядел, — съязвил Арбов. — Человек, человек, Homo sapiens. Он говорит правду насчет того, что не знает устройства и не может вмешиваться. Поставить человека на контроль и продажу билетов и полная гарантия, что никто ничего не подкрутит в машине, исходя из своих представлений о добре, возмездии или же справедливости. Я бы на их месте тоже так сделал.

— Управляющий служит идее? — начал Ветфельд. — Но они могли наградить его бессмертием, скажем, неестественным долголетием. Отель существует с 1801-го и если он здесь с основания…

— О чем вы, Курт? О чем?! Это иной разум. Неужели вы с Арбовым не понимаете? Это Вторжение! — Лидия кричала сейчас каким-то сдавленным шепотом. — Мы должны что-то делать! Мы не можем это оставить просто так!

— И это говоришь ты, — поразился Арбов, — будучи свято уверенной, что они любят нас и хотят нам добра?

— Да. Уверена свято. Но до меня вдруг дошло: мы должны противодействовать. Нам не нужен здесь на Земле чей-то там полигон добра. — Сбилась, ей не хватило дыхания. — Мы должны как-то сами.

— У самих не слишком-то получается, — сказал Ветфельд. — А насчет Вторжения… назови его Контактом, и всё сразу же станет по-другому. Может, они не смогли спасти, осчастливить, но и не причинили вреда.

— Мы этого не знаем, — снова крик-шепот Лидии. — Мы не знаем, сколько пролилось крови, грязи, прежде чем они сообразили преобразовать свои «синтезаторы добра». Не знаем, чем человечество уже заплатило за их вчерашнюю ошибку и чем заплатит за ошибку завтрашнюю.

— Но и объема сотворенного ими добра точно так же не знаем, — возразил Арбов, — если вычесть его из общей суммы добра и счастья… чем заткнем пусто́ты?

— Их удачи могут оказаться страшней их ошибок, — бросила Лидия. — Опаснее их добра может быть только торжество их добра.

— Хорошо, допустим, противодействовать, — говорит Ветфельд. — Но извините, как? Обратиться в полицию — в конечном счете, попадешь в несколько иное ведомство… Кропотливо собирать доказательства и только потом бить тревогу?

— Все способы борьбы закончатся психиатричкой, — отрезал Арбов. — И ты узнаешь, что кропотливо собирал доказательства для истории болезни.

— Надо вступить в Контакт, — сказал Ветфельд. — То есть продолжить его, углубить, вывести на новый какой-то уровень. И если уж бороться, то не против Контакта, а за равенство в Контакте, насколько оно возможно, конечно, при всей разнице в уровне технологий наших цивилизаций. Но ведь мы говорили о равенстве не в технологиях, а о добре и счастье, так?

— Всё это фразы, одни лишь фразы, — возмутилась Лидия.

— Это Контакт! — за соседним столиком оглянулись на Арбова. — Мы уже обрели опыт , да, такой, что нам не очень-то и положен, по статусу смертных существ, мы уже вышли за … То есть я не позволю тебе, Лидия.

— Не позволь, попробуй. — Это белое лицо Лидии. — Ты и вправду хочешь рискнуть судьбой человечества только лишь потому, что они оживили твоего отца?

— Замолчи! — грохнул кулаком по столу Арбов. Два стакана упали. Официанты встревожились.

— А если это приманка? — сказала Лидия. — Ты клюнул на непостижимое, радостно заглотил крючок.

— Смотри себе «Звездные войны» какие-нибудь и успокойся, — еле сдержался Арбов.

— Я понял! — руки Ветфельда изобразили команду «брэк». — Лидия права, Семен прав. Я, с вашего позволения, тоже прав. Значит, нам сейчас нужно не-действие, не-делание. Нам нужно понять, попытаться. Я, как и вы, не знаю как . Но мы должны… мы попробуем. Мы же еще и не начинали, если по-настоящему, так? Мы до сегодняшнего дня главным образом ждали чудес, предвкушали счастье.

— Жизнь, вообще судьба, я и раньше, ты знаешь, не слишком-то обольщался на собственный счет, — говорит Борис Арбов. — А сейчас… ты, Сема, наверное, назвал бы это свободой от самого себя, от судьбы. Я скажу скромнее, — он задумался, наконец сказал: — Это свобода. Видишь, скромнее не получилось. Ну а ты, Сема, помнишь, я всегда не одобрял твоих литературных усилий, занудствовал страшно, да? Но ты в самом деле добился бы куда как большего в жизни, если б не твое писательство, так вот, тебе удалось?

— Что сказать, — отвечает Арбов, — то, за-ради чего и садишься за бумагу, всё-таки не давалось, сколько бы воплощение не превосходило изначальный замысел. А то, что получалось, не было так уж важно, так уж значимо для меня.