Роберт Силверберг - Лагерь Хауксбиль

Вальдосто поселился в квартире Барретта. Произошло это случайно. Ему нужно было где-нибудь провести первую ночь в Нью-Йорке, и Барретт предложил ему переспать на диване, ведь Вальдосто не мог подыскать себе квартиру, поскольку у него не было денег. Однако даже когда он стал платным сотрудником организации, которую они теперь называли Национальным Освободительным Фронтом, он продолжал жить у Барретта, и тот ничего не имел против. Через три недели Барретт сказал:

- Забудь о том, чтобы подыскивать себе угол. Можешь и дальше жить здесь.

Они прекрасно поладили, несмотря на большую разницу в возрасте и темпераменте. Барретт обнаружил, что Вальдосто действует на него омолаживающе. Хотя ему самому едва перевалило за тридцать, Барретт чувствовал себя старше своих лет, а иногда даже казался себе древним старцем. Он был активным участником подполья почти половину своей жизни, так что революция стала для него чисто абстрактным понятием, вопросом нескончаемых собраний, тайной переписки и распространением листовок. Врач, который лечит насморк у одного пациента за другим, уже не задумывается о том, что он шаг за шагом приближает тот день, когда насморк исчезнет. Так и Барретт, поглощенный тщательным выполнением ритуалов революционной бюрократии, тоже слишком часто терял из виду главную цель или даже забывал, что такая цель существует. Он начал соскальзывать в утонченную сферу, где обитали Плэйель и другие зачинатели движения, - сферу, где пропадал всякий пыл и идеализм трансформировался в идеологию. Вальдосто спас его от этого.

Для Вальдосто в революции не было ничего абстрактного. Для него революция была вопросом разбивания черепов, выкручивания шей и бомбардировки контор. Он считал безликих чиновников правительства своими личными врагами, знал их имена, мечтал о тех наказаниях, которым он подвергнет каждого из них. Его энергия заражала. Барретт, пытаясь погасить в нем жажду разрушения, начал вспоминать, что кроме обычной ежедневной рутины существует и главная цель. Вальдосто воскресил в нем революционные мечтания, которые так тяжело поддерживать изо дня в день, из недели в неделю на протяжении многих лет и десятилетий.

Вальдосто был веселым и шумным приятелем, когда не думал о кровопролитии. К этому, разумеется, надо было привыкнуть, особенно к его фривольным выходкам в отношениях с девушками. "В нем есть что-то первобытное..." - так говорил Барретт своим друзьям.

Квартира Барретта снова стала центром общения подпольной группы, как и в те времена, когда с ним жила Джанет. Климат страха снова смягчился, и отпала необходимость в излишней осторожности. Хотя Барретт и понимал, что находится под наблюдением, он теперь, не колеблясь, разрешал другим приходить к нему.

Несколько раз заходил Хауксбилль. Барретт повстречался с ним почти случайно, в одну из своих редких вылазок в не связанные с революционной деятельностью круги. После трехлетнего перерыва вновь открылся Колумбийский университет, и в один морозный вечер в начале 1998 года Барретт отправился в студенческий городок на вечер, который устраивал один его знакомый профессор математики Годин. Сквозь густую завесу табачного дыма он сумел разглядеть в дальнем конце комнаты Хауксбилля, взгляды их встретились, и они обменялись кивками. После этого Барретт решил подойти и поздороваться. Хауксбилль, похоже, принял такое же решение. Поразмыслив несколько секунд, Барретт начал протискиваться сквозь толпу.

Они встретились посередине. Барретт не видел математика почти два года и теперь был поражен тем, как тот сильно изменился. Хауксбилль и раньше не был красавцем, но теперь у него был такой вид, словно все его железы внутренней секреции взбунтовались. На результат этого было просто страшно смотреть. Он совсем облысел, щеки его, которые всегда были небритыми и имели неряшливый вид, стали теперь необычно розовыми. Губы и нос стали мясистее, глаза заплыли жиром. У него вырос огромный живот, и все туловище казалось покрытым несколькими слоями жира. Они обменялись быстрым рукопожатием. Ладонь Хауксбилля была влажной, пальцы - мягкими и бессильными. Хауксбилль, насколько Барретт помнил, был всего лишь на девять лет старше его, так что ему не исполнилось и сорока. Но выглядел он так, как человек, стоящий на пороге могилы.

- Что вы здесь делаете? - спросили оба одновременно.

Барретт рассмеялся и обрисовал свои ничтожные дружеские отношения с Годином, их хозяином. Хауксбилль объяснил, что его недавно пригласили работать на факультет высшей математики Колумбийского университета.

- Я думал, вы ненавидите преподавательскую работу, - сказал Барретт.

- Верно. Я не преподаю. Мне поручили научные исследования. Правительственный заказ.

- Секретный?

- А разве существуют другие? - произнес Хауксбилль.

От его вида Барретту захотелось поежиться. За толстыми очками глаза Хауксбилля казались холодными и чужими и были похожи на глаза существа с другой планеты.

Чувствуя себя неуютно, Барретт проговорил:

- До меня дошло, что вы теперь получаете хлеб из рук правительства. Наверное, мне не следовало бы заговаривать с вами. Это может вас скомпрометировать.

- Вы что, до сих пор тянете лямку революционера? - спросил Хауксбилль.

- Да, именно, тяну лямку.

Математик одарил его зыбкой улыбкой.

- Я считал, что человек ваших способностей должен уже разобраться, что представляет собой на самом деле эта кучка зануд и неудачников.

- У меня не столь блестящие способности, как вы полагаете, Эд, спокойно возразил Барретт. - У меня нет даже диплома об окончании колледжа, вспомнили? Я достаточно глуп, чтобы размышлять о смысле того, что мы делаем. Вы и сами когда-то так думали.

- Я и сейчас так думаю.

- Вы в оппозиции к правительству и все же работаете на него? спросил Барретт.

Хауксбилль встряхнул кубики льда в своем бокале.

- Разве это так трудно понять? Правительство и я вступили в брак по расчету. Им, разумеется, известно, что я запятнан участием в революционной деятельности. А я знаю, что это банда фашистских негодяев. Тем не менее я провожу определенные исследования, для которых просто необходима финансовая поддержка в размере нескольких миллионов долларов в год, и это обязывает меня искать правительственную дотацию. А правительство в достаточной мере заинтересовано моим проектом и четко представляет себе мои особые способности, так что охотно поддерживает меня, не заботясь о моей идеологии. Я питаю к ним отвращение, они мне не доверяют, но все-таки мы пришли к соглашению работать рука об руку.

- Оруэлл назвал это двоемыслием.

- О, нет, - возразил Хауксбилль. - Это, так сказать, здравомыслие. Ни одна из сторон не питает никаких иллюзий в отношении другой. Мы используем друг друга, приятель. Мне нужны деньги, им нужны мои мозги. Но я продолжаю отвергать философию этого правительства, и они это знают.