Роберт Силверберг - Умирающий изнутри

Перечитай Хаксли. Если сможешь, попробуй лекарства. Я перешагну через себя. Я проживу и так. Заправим-ка в машинку чистый лист и подумаем об Одиссее как символе общества.

Я встрепенулся от серебристой трели телефонного звонка. Час поздний.

Кто звонит? Олдос Хаксли пытается подбодрить меня из могилы? Доктор Гитнер с важным вопросом по поводу пи-пи? Тони – сообщить что она поблизости с великолепными таблетками и узнать нельзя ли забежать? Осторожно.

Осторожно. Я с недоумением смотрю на аппарат. Моя сила, даже в момент ее расцвета, никогда не могла с такой мощью вторгаться в сознание, как Американская телефонно-телеграфная компания. Вздохнув, я снимаю трубку на пятом гудке и слышу сладостное контральто моей сестры Юдифь.

– Я тебя отвлекаю? – Типичное начало для Юдифь.

– Тихая ночь дома. Пишу семестровую работу «Одиссей». У тебя для меня что-нибудь приятное, Джуд?

– Ты не звонишь две недели.

– Я был раздавлен. После той сцены в последний раз я не хотел касаться денежного вопроса, а это было единственное, о чем я мог говорить, поэтому я и не звонил.

– Черт, – сказала она, – я на тебя не рассердилась.

– Ты была зла как черт.

– Совсем нет. Почему ты думаешь; что это серьезно? Только потому что я орала? Ты правда веришь, что я считаю тебя… Как я назвала тебя?

– Кажется, вечным приживалой.

– Вечным приживалой. Черт. Я была жутко раздражена в ту ночь, Дэйв.

Личные проблемы, да и мои женские дела вот-вот должны были начаться. Я потеряла контроль. Я просто выпалила первую попавшуюся чушь, пришедшую в голову, но почему ты поверил, что я так думаю? Тебе-то уж не следовало принимать меня всерьез. С каких это пор ты принимаешь за чистую монету то, что люди произносят вслух?

– Джуд, твой разум говорил то же.

– Да? – Ее голос внезапно осел. – Ты уверен?

– Я слышал это четко и громко.

– О, Господи, Дэйв, имей совесть! В тот момент я могла думать что угодно. Но под этим гневом, под ним, Дэйв, ты должен был увидеть, что я совсем не то имею в виду. Что я люблю тебя, что я не хочу потерять тебя.

Ты – все, что у меня есть, Дэйв. Ты и малыш.

Ее любовь была мне неприятна, а ее сентиментальность еще менее по вкусу. Я сказал:

– Я больше не читаю глубин, Джуд. В последнее время я не могу. И все же не нужно было так шипеть. Да, я вечный приживал, и я занял у тебя больше, чем ты могла дать. Черная овца твой старший брат чувствует себя очень виноватым. Будь я проклят, если еще когда-нибудь попрошу у тебя денег.

– Виноватым? Ты говоришь о вине, когда я…

– Нет, – перебил я ее, – не надо винить себя сейчас, Джуд. – Не сейчас.

Ее угрызения совести за прошлую холодность ко мне были еще неприятнее вновь обретенной любви. – Что-то мне сегодня не хочется выслушивать признания.

– Ладно-ладно. С деньгами у тебя все в порядке?

– Я сказал тебе, что делаю семестровую работу. Перебьюсь.

– Придешь завтра на ужин?

– Я лучше поработаю. Много работы, Джуд. Сейчас самый сезон.

– Будем только мы вдвоем. И малыш, но я его уложу пораньше. Только ты и я. Мы бы могли поговорить. Почему ты не придешь, Дэйв? Тебе не следует, так много работать. Я приготовлю для тебя что-нибудь вкусненькое. Сделаю спагетти и горячий соус. Что хочешь? Скажи.

Она умоляет меня, моя ледяная сестра, за двадцать пять лет не давшая мне ничего, кроме ненависти. Приходи, я буду твоей мамой, Дэйв. Позволь мне любить тебя, братик.

– Может быть послезавтра. Я тебе позвоню.

– А завтра? Никак?

– Не думаю, – сказал я.

Молчание. Она не хочет просить меня. В наступившей тишине я говорю:

– А что ты сама сейчас делала, Юдифь? Есть кто-нибудь интересный?

– Вообще никого. – Ее голос твердеет. Она развелась два с половиной года назад и спит со всеми подряд. Ей тридцать один год. – Я сейчас между мужчинами. А может быть, вообще без мужчины. Я не собираюсь снова вляпаться.

Я спрашиваю с черным юмором:

– Что случилось с тем агентом из бюро путешествий, с которым ты встречалась? Мики?

– Марти. Это рекламный трюк. Он прокатил меня по всей Европе всего за 10-процентную плату. Иначе я бы не потянула. Я просто использовала его.

– Ну?

– Мне надоело и я его бросила в прошлом месяце. Я его не любила. Думаю, он мне даже не нравился.

– Но все же ты была с ним довольно долго, если сумела объехать всю Европу.

– Ему это ничего не строило, Дэйв. Я была вынуждена лечь с ним в постель. Ну и что ты скажешь, Дэйв? Что я – шлюха?

– Джуд…

– Хорошо, я – шлюха. Но я, по крайней мере, пытаюсь быть прямой. Много свежего апельсинового сока и много серьезного чтения. Сейчас я читаю Пруста, поверишь ли? Я только что закончила «Путь Сванна», а завтра…

– Мне еще надо поработать, Джуд.

– Извини. Я не хотела тебе мешать. Придешь ужинать на этой неделе?

– Я подумаю и дам тебе знать.

– Почему ты меня так ненавидишь, Дэйв?

– Это не так. И мне кажется, мы собирались закончить.

– Не забудь позвонить, – сказала она. Хватается за соломинку.

Тони. Теперь мне следует рассказать о Тони.

С Тони я прожил семь недель однажды летом восемь лет назад. Раньше я не жил ни с кем, кроме моих родителей и сестры, от которых я ушел при первой возможности, и себя самого, от кого мне вообще не уйти. Тони – одна из двух женщин, которых я очень любил, другой была Китти. Когда-нибудь я расскажу и о Китти.

Могу ли я воссоздать образ Тони? Попытаюсь сделать это в нескольких строчках. Ей было двадцать четыре года. Высокая девушка, пять футов шесть или семь дюймов. Стройная. Одновременно ловкая и неуклюжая. Длинные ноги, длинные руки, тонкие запястья и щиколотки. Очень прямые блестящие черные волосы каскадом обрушивались на плечи. Теплые, быстрые карие глаза, живые и насмешливые. Остроумная, проницательная, не очень хорошо образованная, но необыкновенно мудрая. Лицо не сказать, что красивое – слишком большой рот, слишком большой нос, слишком высокие скулы, – но все вместе производило впечатление сексуальности и большой привлекательности. Когда она входила в комнату, все поворачивали головы ей навстречу. Полная, тяжелая грудь. Я обожаю грудастых женщин: моей усталой голове необходимо уютное местечко для отдыха. Она ведь так часто устает. У моей матери был большой размер лифчика – никаких тебе уютных подушек. Она бы не смогла вынянчить меня, если бы даже захотела. А она не хотела. (Прошу ли я когда-нибудь, что она меня родила? Ну же, Селиг, покажи свое сыновнее благочестие, ради Бога!) Я никогда не заглядывал в разум Тони, кроме трех раз: первый – в тот день, когда мы познакомились, второй – через пару недель после первого, и третий – в день, когда мы расстались. Этот третий раз был просто чудовищной случайностью. Второй тоже более или менее был случаен. И только первый был преднамеренной пробой. Когда я понял, что люблю ее, я старался никогда не шпионить за ее мыслями. Тот, кто подсматривает в дырку, видит помеху. Урок, который я выучил очень рано. Кроме того, я не хотел, чтобы Тони заподозрила существование моей силы. Мое проклятие. Я боялся, что это отпугнет ее.