Елена Ванслова - Ралли «Конская голова»

Но что сказать ей, когда я обгоню наконец Карюхина? Я не мог ничего придумать. Да и надо ли придумывать, если Саньку все равно не обогнать!

Как давно это было, однако!

Всякий раз, выкладываясь до последнего, я приходил к Пушкину вторым.

Четэри говорит, что я не бегун, а борец, потому что ноги у меня тяжеловаты. И еще, говорит она, мне не хватает злости.

Вот если бы эта девочка с Тверского пришла к нам в зал, когда мы тренируемся на матах! Я бы припечатал всех на лопатки, одного за другим, дожал бы и того десятиклассника, который здорово держится на "мосту". Но Саньку Карюхина с его ходулями никакой злостью не возьмешь. И я уходил с Тверского, не оборачиваясь, и спиной чувствовал, как кто-то провожает меня взглядом…

Почти каждый день я ходил теперь на бульвар бегать в прошлое. Повидаться с одноклассниками, украдкой посмотреть на девочку — у нее такой серьезный и чуть укоризненный вид, — и конечно же побыть самим собою, таким, каким я был до института, до женитьбы, до работы и всего прочего, что сделало меня таким, каков я сегодня.

А каков я сегодня? Не о полноте речь, тем более какая там полнота — так, склонность. Я знаю то, умею это, разбираюсь кое в чем, что-то игнорирую, может быть, напрасно, но в чем моя нынешняя суть? Зачем я хожу на работу на теннисный корт, для чего болтаю о разных пустяках с Прудником, почему решил отказаться от белого хлеба и начал бегать? Разве от двух — трех лишних килограммов что-то внутри у меня переменится?

С того дня, когда я снова увидел на бульваре ту девочку в смешных трусах и спина Саньки Карюхина опять замаячила передо мной, я бегал, наверное, ради того, чтобы получить ответ хотя бы на один из этих вопросов. Если не видно разгадки в сегодняшнем дне, может быть, она отыщется в прошлом.

Это прошлое крутилось, как видеолента. Все знакомые тех лет прошли передо мной, и я не видел только одного — самого себя. Действие разыгрывалось вовне, а внутри я был мужчиной за пятьдесят, и не было рядом зеркала, чтобы разглядеть себя четырнадцатилетнего. Да и надо ли?

Жена была уверена, что я слегка свихнулся на почве бега, однако относилась к моим занятиям доброжелательно, поскольку считала, что каждый человек в определенном возрасте обязан иметь какое-нибудь странное пристрастие. Она, например, собирала камни и каждый год показывала их на очередной выставке коллекционеров-любителей. Мне приходилось ездить на открытие, выслушивать скучные речи и делать вид, будто я разделяю всеобщее восхищение какими-то особыми халцедонами. Но я посещал эти выставки исправно, и моя жена, хотя и с усмешкой, тоже благословляла меня на забеги по Тверскому. К счастью, она ни разу не пришла посмотреть, как я справляюсь со своим километром.

Единственное недоразумение возникло после того, как я вернулся с бульвара не в своих кроссовках с тремя полосками, а в темно-синих тапочках из парусины на черной литой подошве. Я даже не припомню, когда видел в последний раз такие тапочки в магазинах, их, должно быть, давным-давно перестали делать. А в школе мы всегда бегали в таких, разве что иногда попадались не темно-синие, а коричневые, изредка с красной окантовкой. Не знаю, как это получилось, но после поворота в настоящее — мы брели тогда по аллее с юным Слоном и он доказывал мне, что Эйнштейн подходит к единой теории поля не с того конца, а я соглашался, хотя и не знал толком про Эйнштейна, потому что в те годы его в школе не проходили, — так вот, оказавшись в настоящем времени, я обнаружив что кроссовки по непонятной причине остались там, в прошлом, а я шагаю в темно-синих тапочках, которые, как ни странно, даже не жали. В них я и пришел домой, заготовив по дороге объяснение для жены, каким образом произошла такая перемена. Кажется, я сказал ей, что выручил одного провинциала и разукрасил это происшествие романтическим орнаментом, ввернув несколько слов о любви провинциала к уральским самоцветам, — и вопрос был исчерпан.

Гораздо труднее было найти объяснение тому, что происходило со мной почти ежедневно. В физике я не очень силен, но мне помогли здравый смысл и общая эрудиция, которую признает даже Док, — правда, в своеобразной форме. "Ты очень нахватан", — говорит он. Однако, когда ему надо узнать, как звали того парня, который первым построил самодельный радиотелескоп, он не лезет в энциклопедию, а звонит мне.

Я прокручивал в голове десятки вариантов и отбрасывал их один за другим, пока не наткнулся на элементарное объяснение. Удивительно, до чего оно оказалось простым. Смотрите. Мы живем в трехмерном мире и всю жизнь мечемся в пространстве меж трех осей. Есть еще четвертая, ось времени, вдоль которой метаться возбраняется, а можно лишь плавно и равномерно двигаться к неизбежному концу. Или, если брать человечество в целом, то к прекрасному будущему.

Возможно, вы слышали об искривлении трехмерного пространства. Тогда совсем нетрудно представить себе такой изгиб, при котором точка — пусть для ясности этой точкой буду я сам — сместится во времени, скользнет по его оси. Вперед или назад — это дела не меняет.

Непонятно? Тогда эксперимент на пальцах. Упростим все до предела, пусть будет не трехмерное, а двухмерное пространство, скажем лист бумаги. Нарисуем на нем две пересекающиеся линии, оси координат, и в любом месте поставим точку. Эта точка — я в двухмерном пространстве. Или вы, если так будет понятнее. А теперь приставим к началу координат спицу и проткнем ею бумажный лист насквозь. Острие спицы укажет то направление, в котором Движется время. Но попробуйте смять произвольным образом нанизанный на спицу бумажный лист, и вы увидите, что точка, которой вы себя обозначили, оказалась уже впереди прежнего положения, то есть в будущем. Или, с той же вероятностью, позади, в прошлом.

А это как раз мой случай.

Конечно, тут было редчайшее стечение обстоятельств, уникальное взаимодействие полей, которое мне не объяснить и тем более не показать на пальцах, как фокус со спицей. Надо дождаться Дока — он что-нибудь придумает. Но если такое может в принципе случиться, то почему не сейчас и отчего не на Тверском бульваре?

А на бульваре все шло своим чередом. Я прибегал не первым, но среди первых, болтал с ребятами, и они называли меня уже забытым мною школьным прозвищем — Батон, потому что и тогда я очень любил белый хлеб с яблочным мармеладом, и Четэри покрикивала на меня, когда я пытался сделать ускорение на финише: "Коленочки, коленочки выше! Руками работай!"

Я научился не вываливаться сразу после финиша из старого времени и несколько минут оставался с ребятами; для этого достаточно было не двигаться резко и не менять своего места в группе. Вел я себя, впрочем, не совсем естественно: смеялся чуть громче, чем нужно, и старался не встречаться глазами с той девочкой, только изредка и на мгновение бросал на нее взгляд. У нее было мягкое круглое лицо и очень светлые легкие волосы, а цвет глаз я не мог рассмотреть, — наверное, серые или зеленые. Подойти поближе я не решался. Может быть, боялся, что, сделав шаг к скамейке, я так и останусь в прошлом, что воронка времени засосет меня и я не смогу выбраться на поверхность, в мои естественные дни…