Елена Ванслова - Ралли «Конская голова»

Нынешняя игра сложна еще и тем, что мотогонщики противника давно распознали мою тактику. На протяжении многих лет после того, как я приобрел известность, меня пытались вывести из игры в начале матча. Но в начале матча я всегда был полон сил и осторожен, а потому охотно вступал в единоборство с мотогонщиками, даже когда на мотоциклы поставили щитки, чтобы мы не могли ухватиться за руль. Теперь же, хотя этим мерзавцам известно, что я старею, — "все еще грозен, но явно сдает", пишут обо мне спортивные газеты, — они дают мне возможность подольше растрачивать силы на роликобежцев и раннеров, а потом уж насылают на меня мотогонщиков. Выведите из строя Джонатана И, говорят им, и победа над Хьюстоном обеспечена. Совершенно справедливо, только им еще ни разу не удавалось этого сделать.

Болельщики в Мехико — в основном простые рабочие из "Пищевых продуктов" — все больше распаляются, видя, что я остаюсь хладнокровным, в то время как эбонитовый овал, вращаясь и порой подпрыгивая вверх на целых два фута, зигзагами носится по треку и постепенно выводит из игры всю команду. Наконец пойман последний раннер, которого избивают до полусмерти, и тогда все: раз нет раннеров, значит, нет и очков. Тупоголовые болельщики покидают стадион, а мы продолжаем красоваться перед камерами, добивать противника и набирать очки, которые в зачет не идут. Итак, 37:4, я чувствую себя на высоте, от скорости захватывает дух, но овал вместо шара мне явно не по душе.

Мэки исчезла, ни на вилле, ни на ранчо я больше не вижу ее беззвучных "охов", а ее место заняла высокая англичанка Дафни. Она очень любит фотографироваться, всегда готова позировать перед камерой. Иногда мы вытаскиваем коробки со снимками и любуемся собой.

— Посмотри, какая у тебя на спине мускулатура! — восхищается Дафни, разглядывая снимок, сделанный на пляже в Калифорнии, словно видит мой торс впервые.

Наглядевшись, я отправляюсь гулять и выхожу за ограду. Высокая коричневая трава на полях напоминает мне Эллу, мою жену, ее шелковистые длинные волосы, которые шатром укрывали мне лицо, когда мы целовались.

Я обучаю новобранцев, рекрутированных "Энергией", и первым делом предупреждаю их, что до тех пор, пока они не окажутся на треке лицом к лицу с противником, им ничего толком не понять.

Сегодня я объясню, как остановить мотогонщика, который решил сбить игрока с ног.

— Нужно подставить под щиток плечо, — говорю я. — И тогда либо вы берете верх, либо он.

Ребята смотрят на меня, как на психа.

— Еще можно лечь плашмя на трек, напрячь мускулатуру и дать возможность мотогонщику перескочить через вас, — продолжаю я, для убедительности пересчитывая на пальцах все, что полагается при этом сделать, и еле сдерживая смех. — Можно также прикинуться, будто уходите на вираж, а на самом деле одним ударом выбить мотоцикл с трека, что, конечно, требует от игроков большого умения и опыта.

Ребята молчат, слушают, на их лицах тупоумное благоговение. Мы сидим на траве внутреннего ринга, трек освещен, но трибуны пусты.

— Если мотогонщик летит на вас, твердо держась в седле, а позади у него сидит раннер, — объясняю я, — постарайтесь увернуться. Помните: раннеру, чтобы поймать овал — а это вовсе нелегко, — придется соскочить с мотоцикла — вот тут-то вы с ним и разделаетесь.

Новички само внимание, когда в показательном упражнении мотогонщик несется прямо на меня.

Скорость огромная. Я прыгаю в сторону, уклоняясь от удара о щиток, хватаю мотогонщика за руку и одним движением выбрасываю его из седла. Машина падает, а у мотогонщика разрыв плечевого сустава.

— Да, — говорю я, поднимаясь на ноги, — совсем забыл про эту деталь.

Ближе к середине сезона, когда я в очередной раз встречаюсь с мистером Бартоломью, он уже снят с поста президента "Энергии" и, хотя все еще важничает, прежнюю самоуверенность несколько утратил. Вид у него, пожалуй, задумчивый, а потому я решаюсь поговорить о том, что меня беспокоит.

Мы идем обедать в "Хьюстон Тауэр", где угощают сочным мясом и превосходным бургундским. Дафни сидит как истукан, наверное, ей кажется, что все это она видит в кино.

— Знания? Ага, понятно, — откликается мистер Бартоломью в ответ на мой вопрос. — Что же именно интересует тебя, Джонатан? История? Искусство?

— Могу я быть с вами откровенным?

— Разумеется, — чуть встревоженно отвечает мистер Бартоломью, и, хотя он не из тех, кто вызывает на откровенность, тем не менее я решаюсь выложить все, что у меня на душе.

— Я ведь учился в университете. Это было — дайте подумать — более семнадцати лет назад. В те годы еще существовали книги, и мне довелось кое-что почитать, — не очень много, потому что я собирался работать в аппарате управления.

— Джонатан, — вздыхает мистер Бартоломью, отпивая глоток вина и поглядывая на Дафни, — сказать по правде, я догадываюсь, о чем ты хочешь со мной говорить. Я принадлежу к тем немногим, кто искренне сожалеет о том, что произошло с книгами. Конечно, все книги переписаны на микрофильмы, но это вовсе не одно и то же, не так ли? Микрофильмы доступны только тем, кто работает на компьютерах, то есть мы вернулись в средневековье, когда только монахи имели возможность читать написанные по-латыни рукописи.

— Именно, — подтверждаю я, позабыв про остывшее уже мясо.

— Может, прикрепить к тебе специалиста-компьютерщика?

— Нет, это не совсем то, чего бы мне хотелось.

— У нас есть отличные фильмотеки. Я достану тебе пропуск, и ты сможешь смотреть все, что захочешь. Искусство Ренессанса. Греческих философов. Однажды мне довелось видеть очень интересный микрофильм о жизни и учении Платона.

— А я ничего не вижу, кроме ролербола, — с грустью говорю я.

— Уж не собираешься ли ты бросить ролербол? — осторожно осведомился мистер Бартоломью.

— Ни в коем случае, — отвечаю я. — Просто мне хочется — как бы это сказать? — большего.

Он смотрит на меня с недоумением.

— Не денег и не предметов роскоши, — поясняю я, — а большего, для души.

Он снова вздыхает, откидывается на спинку кресла и дает знак официанту снова наполнить его стакан. Я уверен — он меня понял, ему шестьдесят лет, он невероятно богат, имеет большой авторитет среди самых крупных боссов в нашем обществе, но в его глазах я читаю глубокое, явно безрадостное понимание почти уже прожитой им жизни.

— Знания, — говорит он, — наделяют человека либо силой, либо скорбью. Чего ты хочешь, Джонатан? Сила у тебя есть. Есть положение, есть ремесло и те удовольствия, о каких большинству из нас, мужчин, остается только мечтать. А в ролерболе давать волю чувствам нельзя, верно? В игре, которая сеет смерть, разум должен быть подчинен физической силе, так? Ты решил нарушить это правило? Хочешь, чтобы разум существовал сам по себе? Ты этого хочешь? Не могу поверить.