Ефрем Акулов - Поиск-84: Приключения. Фантастика

К концу дня, когда базарная площадь начала пустеть, он сделал для себя определенный вывод: «Уйду к людям. Будь что будет, а уйду и все тут».

«А как поступишь с отцом?» — спрашивал его внутренний голос. Ответа на этот вопрос Степан не мог найти. Бросить его в подземелье у него не поднимется совесть, и взять с собой тоже нельзя. И то и другое — равноценно гибели обоих.

Тут же на базарной площади, возле сельпо, стояла бочка с пивом, и мужики льнули к ней, как мухи к меду. Степан тоже подошел к очереди, не пить — в пиве он не знал толку, народ послушать. Тому, что услышал, поразился. Трое во всем военном возле самого его уха грохнули бокалами, выпили и по-братски обнялись. Странное дело — они плакали перед всем миром на виду. И поздравляли друг друга с п о б е д о й. К ним подходили разные люди и все тянули к ним свои руки, стремились коснуться их, как будто от того прикосновения каждому прибавится счастья. И у всех на глазах были слезы радости.

Потемнело небо, упало и придавило Степана к земле. Не знал он, то ли радость пришла к нему с этой победой, то ли близость расплаты за побег с фронта. Словно очнувшись после долгого сна, он вздрогнул всем телом, поправил очки и широкими шагами пошел прочь. Его останавливали возбужденные люди, лезли обниматься, и слезы радости блистали на их глазах. Его внимание привлекла небольшая потрепанная книжица в сером переплете дешевого издания. Книга лежала перед бабкой на дощатом столе. Открыл, пробежал глазами несколько страничек, полистал подшивку старых газет, швырнул бабке мятый червонец и довольный покупками побрел к месту вчерашнего ночлега с тем, чтобы завтра заняться розыском фотографа. При выходе с базара его догнала странная бабка и сунула в карман мятый червонец.

— Читай, милый! Даром ведь отдаю… Видишь сам: день-то какой сегодня! Россия одолела германа!

— Коллекционируешь чужие фотографии или подделкой документов тяготеешь? — в упор спросил Степана человек в фотоателье. Он был невысокого роста, с широкой плешью на голове, не в меру подвижен и столь же боек на язык. Залышенная голова его была кругла, как арбуз. По сравнению с головой ноги его были непропорционально малы.

— Странно! Кто ты? — допытывался человек с головой как арбуз.

У Степана язык прирос к нёбу — так оробел и растерялся. Попятился к выходу, резко повернулся и пулей вылетел во двор. Завернул за угол и, перемахнув через забор, во все лопатки припустил бежать в ивовые заросли у реки.

Дементий Максимович ревниво пересчитывал «рыжики» — пятнадцатирублевики последнего монарха на Руси. Любуясь на золото, он думал с восторгом: «Много добра! Поживем долго, а там — хоть трава не расти».

Тут же на столе стоял дорогой-сервиз, возле него лежал парабеллум. Однако тяжкая дума терзала старого человека: «Как там Степан? Не влип ли?»

Время от времени он поднимался от стола, подходил к иконе, по-деловому, размашисто осенял крестом свой бычий лоб, причитал торопливо старушечьим шепотом:

— Господи, Исусе Христе и сыне — боже мой! Помни раба твоя Степана, сына моего беспутного и строптивого. Не дай упасть ему в дороге трудной и праведной. Но ежели задумал он думу недобрую, не в угоду родителю своему, то покарай его карою своею справедливою и жестокою. Пусть не приведет он с собой «хвостов» в подземелье наше смрадное, пусть не выдаст он отца своего богохульникам, а сам попадется в лапы их звериные, пусть сгинет безмолвно, скоро и без мучений. Аминь!

Степана старик пока не ждал и потому растягивал свои приятные хлопоты с золотом. Желтым отсветом высвечивали лицо его нетускнеющие дорогие «рыжики», уложенные на столе в аккуратные стопки. До колотья в сердце жаль было старику проеденные за зиму деньги. Но что было делать?

«Кустов теперя все до последнего «рыжика» вытянет из меня», — горестно размышлял он.

Углубившись в раздумья, он не услышал как вошел Степан.

— Вот он — я! — Не задерживаясь, Степан прошел к столу и от того, что увидел на столе перед отцом, опешил и прикусил язык. С минуту бессловесно стоял он в немом оцепенении, не найдясь что сказать, как быть, Наконец, как после быстрого бега, залившись краской смущения до корней волос, с трудом вытолкнул из глубины своего нутра:

— И золото, и пистоль… А сервиз, сервиз! Откуда все это? Ты что, батя, ограбил кого? То-то буржуин!

Старик тоже не меньше оробел от внезапного появления сына. Словно скованный по рукам и ногам, какое-то мгновение сидел он без признаков жизни, мертвой человеческой развалюхой. Придя в себя, как после тяжелого сновидения, поспешил убрать парабеллум. Откашлялся. Проронил высокопарно и заносчиво:

— Без капиталу, сын, и труба не дымит. — Осматривая Степана, спросил: — А шляпа где, очки?

Степан присел к столу и с великим любопытством стал рассматривать отцовские сокровища. Глаза его сделались пустыми и пожирающими.

— В Усгоре… вместе с башкой чуть не оставил, — помедлив, чистосердечно признался он.

Взъерошив волосы на голове, старик ссутулился и обмяк, словно из него выпустили воздух. Сивая бороденка его вдруг задергалась, по щекам потекли слезы.

— Что же делать-то теперя будем, а? Хоть ты рассуди меня старого, Степа.

Степан затворнически молчал, все еще скользил глазами по золоту.

Из-под сивых кустистых бровей старик ревниво наблюдал за поведением сына. Свой вопрос повторил настойчивее:

— Делать теперя, говорю, что будем? Ить на богатстве чахнем!

Да, действительно решение вопроса было не из простых. Степан пожал плечами, откинулся на топчане.

Помолчав, он стал рассказывать о своем страшном сне в прошлую ночь возле омета:

— Весь день думал я, батя, что бы мог значить мой сон. Будто с медведем в лесу встретился, а разойтись не смог. Развернулся бежать бы, да ноги отказали, подсеклись. Тут он меня и подмял, и придавил всей тушой. А я кричать хочу и не могу — голос пропал. Никак не могу и все тут. Проснулся от испуга, а сердце так ходуном и ходит. Жуть! И чуть было не влип…

Отец долго размышлял над словами сына, распутывал его сновидения. Потом ехидно осклабился:

— Не меня ли измышляешь медведем-то? Ить хуже чем о медведе думаешь обо мне. Все вижу, все знаю. Терплю.

Степану давно было известно, что отец с гражданской войны держит невесть где клад золотых монет, и поэтому теперь он думал не об этом. О золоте он никогда не заводил разговора. Думал он теперь о другом. Не помнил он, чтобы отец с кем-то водил дружбу, кого-то приглашал к себе или сам ходил к кому-то, кому-то чего-то одолжил или сам брал взаймы. Прикидывался неимущим, сидя на золоте.

Люди с годами становятся не только старше, но и сильнее, прозорливее, постигают науку — ценить в других благородство души. Учить житейской мудрости и добру окружающих себя. У отца же ничего этого не было. Вот о чем думал в эти минуты сын старого волка. Было похоже, что золото давным-давно ослепило отца, и находясь в руках его — не ко двору пришлось.