Ефрем Акулов - Поиск-84: Приключения. Фантастика

— За границу, подальше от Рассей надо уходить. Но как теперя быть? Стёпка по рукам и ногам связал… Вдвоем туда ходу не будет. Чует сердце: не будет.

Определенных планов побега за границу у Сволина не было, и говорил он теперь об этом то ли для успокоения своей совести, то ли для того, чтобы разжалобить своего бывшего сослуживца.

Кустов терпеливо выслушал его, воткнул топор в колодину, на которой затесывал колья. Полное равнодушия, ленивое лицо его побагровело, по-недоброму засверкали глаза.

— Значится: решил искать себе искупление за новое грехопадение души?

Как вор, врасплох схваченный за руку во время очередной кражи, Сволин побледнел и растерялся. Пошамкал дрожащими губами и еле внятно заговорил, с трудом выталкивая из глотки слова:

— Ненависти к Советской власти я не носил на острие ножа… Ну, барабошился по первоначалу. Все же так. Рази сразу протрезвеешь башкой после такой встряски? Устои мира рушились, а мы тут при чем? Мы — раки. Прорвало пруд, ушла вода, а мы остались. Только в том и вина наша — щупальцами малость барабошились. На мели.

Узкими и холодными щелками глаз Кустов яростно вонзился в белесые мятущиеся глаза Сволина.

— Во-во! Жил, значит, с Советами душа в душу, в одной упряжке вытянул и гражданскую, и эту войну. Гляжу на тебя, Дементий Максимович, и не узнаю: ангел во плоти перед моими глазами, а не наш бывший эскадронный. Али заговорил ты не так, али не так я тебя понял? Ну, да ладно, о другом надо говорить — не судья я тебе. В другом месте исповедуешься.

И вдруг, словно отпрянув от навязчивой дремы, Кустов в упор спросил:

— О какой это загранице ты толки повел? Куда тебе с грыжей! За две тыщи верст до границы схватит тебя НКВД или солдатня. Мой совет: привяжись бородой к своим местам и не дыши, с землей сровняйся… Ну, а раз капитал имеешь, станем помогать. Я все при лесничестве состою, лошадь всегда под рукой. Большую помощь могу оказать. В лесничестве дела мои неспешные, сам знаешь. И вот еще какую штуку открою: за Кузяшкиным болотом самое безлюдное и глухое место в нашей округе. Сплошь волчьи урочища там, сам знаешь. Со стороны Крутояр и Парамонов по лету болото это непроходимое. Вам это — на руку. За тем болотом, случалось мне бывать, усгорские елани там свое начало берут. Леса и лога там жуткие. Ха-ароший лес, глухой. А взять его нет возможностев из-за крутых логов да болот. Скажу и такую штуку: во времена гражданской войны там укрывались дезертиры. Поначалу — красные, посля — белые. Бункера да землянки там до сих пор в сохранности. Проникнешь в них, и бомбой вас не выковырнут. Опять же, о местах тех теперя никто не знает, окромя меня. Много ли стариков-те осталось.

От таких разговоров тоскливое и угрюмое сердце Сволина отмякло и шибче начало стучать о ребра. Ему приятно было сознавать, что такой туз, как Кустов, разоткровенничался. Однако было ясно и то, что его словообилие распалило влечение к легкой наживе, запах которой он учуял в появлении Сволина. Но и Сволину ничего не оставалось делать: «Жизня дороже золота, что уж тут!».

Как торгаш, за душой которого нет ни опыта, ни смекалки, пришелец приступил к сделке.

— Теперя — половина сентября, Тарас Мартемьянович. Через месяц упадет снег, а по снегу не выйдешь к людям за едой или одежонкой какой… В нашем распоряжении всего две-три недели. И закопаться надо успеть, и запас сообразить. Улавливаешь?

Кустов неожиданно с силой хлопнул Сволина по плечу, обнажив при этом редкие и желтые, как у ондатры, зубы. И глаза его по-рачьи вылупились из орбит.

— Одежонку — шубы, валенки, белье, рубахи, постели — вовремя доставлю. Провизию, струмент какой… Пуда два солонины — лосятины хошь счас отвалю, мешка два крупчатки, картошки. К Потехину за медом могу нагрянуть. Договоримся. Но, мил-друг, добро за добро. Из рук в руки. Только так!

Сволин запереминался, веки над глазами его задергались от нервного тика. Убрал руку с изгороди, захрустел пальцами рук, поглядел в небо, в землю и протянул Кустову пятерню. Проронил враз изменившимся голосом:

— Буди как мало-мало устроимся, Степку к тебе пришлю. Совет держать будем.

Кустов опять урезонил его:

— Этого делать не моги. Засыплется твой Степка — твоя башка под топор пойдет. Молод, бесшабашен. Случится нужда, так лучше сам наведайся до снега. И помни: не тот твой друг, кто мягко стелет, а тот, кто за ошибки уши дерет. Ну, руку твою… И, как говорится, милости прошу на нашу лапшу.

Степан не заявлялся в избушку на пасеке, обед на столе стоял нетронутым. Жадно проглотив еду, Сволин, не раздеваясь, свалился на верстаке и сразу заснул. С рассветом старый волк ушел в лес.

И так четыре дня кряду лишь на ночь Сволин приходил в избушку на пасеке. Степан все не заявлялся, и это вконец издергало старика. «Уж не попался ли где с поличным? И воровать надо умеючи».

На пятый день он вышел из пасеки часа за три до рассвета: не было покоя на душе от сказанных Кустовым слов, да и разве можно будет наверстать упущенное время? Глухие места за гиблым Кузяшкиным болотом снились ему по ночам, распаляли дух. Великой оказалась притягательная сила тех мест для Сволина: всем существом устремился он к ним.

Отмахав добрую дюжину верст, уперся он, наконец, в Кузяшкино болото и зашагал на полдень. По полусгнившим лесинам и кочкам, по корневищам упавших деревьев перебрался он за болото, и неописуемый восторг охватил его: глазам предстали девственные высоченные леса, куда не проникала нога лесоруба. Глубоченные лога, прорезающие эти леса, были настолько неприветливы и глухи, что Сволин по первоначалу даже оробел, не решился осматривать их. На дне некоторых из них серебром вызванивали родниковые ключи. И кругом — дикие заросли малинника, шиповника, черемух.

До темноты бродил он по глухим буеракам, в лохмотья рвал и без того повидавшую виды одежонку свою. И руки, и лицо расцарапал в кровь. Но не было похоже, что где-то тут есть жилье дезертиров двадцатых годов. Зато чувствовал он себя в этой глухомани раскованно. «Как у Христа за пазухой».

Для ночлега выбрал место на бугре под старыми разлапистыми елями. Распалил костерок, перекусил и устроил постель на пихтовом лапнике. Ночью то и дело просыпался и подкармливал костерок заготовленными с вечера сухими сучьями, и опять забывался сном. Спал чутко, постоянно вздрагивал от холода и тревоги. Все казалось: слышится чье-то сдерживаемое дыхание в темноте и даже треск сучьев.

На рассвете дым потянул к болоту и слился с туманом; нагоревшие за ночь угли источали жар. Сволин переместил костер, размел угли и золу, набросал на горячую землю лапника, улегся и сразу уснул крепко и и сладко.

Однако хруст веток где-то сбоку и рядом пружиной подбросил его сердце. Открыв глаза, он обезумел: над ним с топором в руках стоял такой же бородач, как и он сам. Одним рывком старик вскочил на ноги и потянул руку в карман, но узнал в случайном пришельце Степана, и ноги его подкосились.