Сергей Синякин - Операция прикрытия

— Ну, что смотришь? — сказал он, морщинисто собрав лицо, которое из-за этого стало кислым и недовольным. — Научную работу я там веду, творчество нашего земляка изучаю. Вот директор музея и выделил мне маленькую комнатенку.

Бабуш старшему товарищу не возражал. Он даже не отметил, что истинные литературоведы ведут свои изыскания под собственными именами, а «Дмитрий Степанович» был всего лишь одним из псевдонимов оперативного работника МГБ майора Короткова.

СЕКРЕТНО

Экз. единств.

СВОДКА НАРУЖНОГО НАБЛЮДЕНИЯ

28 февраля 1950 года. Начато: 8.10

Завершено: 20.00

Объект принят под н/наблюдение в 8.00 при выходе из дома 4 по улице Большакова. Был одет в темно-серое пальто с барашковым воротником, в хромовые сапоги военного образца и беличью шапку. Объекту присвоен псевдоним «Ходырь».

В 8.10 Ходырь подошел к автобусной остановке на улице Большакова. На остановке ни с кем не контактировал.

В 8.25 сел в автобус № 3, следующий а сторону Верхне-Исетского бульвара. В автобусе вел себя спокойно, в контакт с пассажирами не вступал.

В 8.45 Ходырь вышел на остановке у дома 12 по Bepxне-Исетскому бульвару, откуда проследовал на пересечение бульвара с Московским трактом, где зашел в мастерскую по ремонт бытовых приборов, расположенную в подвальном помещении дома № 8. В мастерской наблюдение за объектом не осуществлялось за отсутствием технических возможностей. В целях наблюдения за объектом силами н/наблюдения перекрывался двор перед мастерской.

В 18.10 Ходырь вышел из мастерской и запер ее на ключ, после чего проследовал на остановку у дома 12 по Верхне-Исетскому бульвару. С 18.20 до 18.35 находился на остановке, после чего на автобусе проследовал в дом 4 по улице Большакова. В пути ни с кем не контактировал.

С 19.00 до 20.00 перекрывались выходы из дома 4 по ул. Большакова. В 20.00 н/наблюдение прекращено по согласованию с инициатором задания.

Поведение объекта спокойное.

Приложение: 21 фото лиц, посетивших мастерскую, и адреса, по которым они сопровождены. Оперативные установки на указанных лиц будут выполнены в ближайшее время.

Утреннее пробуждение радости не принесло. Криницкого разбудили дребезжащие звуки марша из черного круглого динамика в углу барака. Это тоже было новшеством. В бараках других лагерей он никогда не видел ничего подобного. Это можно было объяснить лишь тем, что сидевшие в лагере геологи находились на привилегированном положении, а когда их не стало, репродуктор не убрали за нехваткой в обслуге рук. Или не пускали сюда никого. Урки бы быстро приделали репродуктору ноги, в жизни бы его никто не нашел.

Но лежать и мечтать в постели было делом опасным. Риницкий вскочил, торопливо заправил постель, по армейской привычке отбив на байковом одеяле стрелки. Чадович уже шумно плескался под рукомойником, у второго зябко топтался Халупняк, а неразговорчивый Матросов опять удивил Криницкого — он ловко отжимался от деревянного пола, и на спине у него вспухали бугры мускулов. Доходягой Матросов не был, и это означало, что-либо отбывал он наказание раньше в заведомо щадящих условиях, либо лагерное житье-бытье узнал не так давно. Последнее утверждать было трудно, это входило в противоречие с опытностью Матросова, поэтому, уже умываясь, Криницкий подумал, что от этого странного человека следует держаться на расстоянии, пока не выяснится его степень опасности.

Вытираясь полотенцем, он снова посмотрел на Матросова, который довольно фыркал, умываясь ледяной водой. Ничего слишком уж выдающегося в телосложении Матросова не было, стрижен он был как и все — под нулевку, лоб не слишком высокий, но вот на груди его виднелась странная татуировка. С правой стороны у Матросова синела змея, а может быть, даже дракон, потому что, сколько Криницкий ни вспоминал, змею с такой характерной пастью он вспомнить не мог, хотя зоологией увлекался с детства и дореволюционное издание Брэма зачитал едва ли не до дыр.

Вошел румяный с мороза вертухай, на погонах которого желтели Т-образные сержантские лычки, лениво оглядел барак, окинул взглядом вытянувшихся у стены заключенных и остался доволен. Одеты, бирочки с номерами на месте, наглых взглядов не позволяют. Для порядка пнул в тыл Арнольда, в котором сразу же угадал самого слабого из обитателей, приказал всем выйти. От барака к административным зданиям вились узкие дорожки, протоптанные в выпавшем за ночь снегу.

Вертухай, согласно уставу караульной службы, шел позади, коротко указывая, на какую из тропок свернуть.

— Шевелись, контрики, — добродушно гудел он. — Как графья спали, майор специально до свету поднимать не велел. Бригады уже на делянки ушли, а вы все дрыхнете, как вольняшки!

Благодарности к этому неведомому майору Криницкий не испытывал. Как оно обычно бывает? Когда мягко стелят — спать жестковато приходится. В доброту лагерных филинов Криницкий не верил: если тебя беречь начинают, как сына родного, тут уж смотри в оба глаза — не иначе подлянка какая готовится. А тут было все ясно как песня. От остальной тюремной кодлы отделили, а что гнилых базаров пока не ведут, так это дело времени, тем более что вертухай их явно не на курорт вел.

В коридоре около оперчасти курили несколько офицеров. Слышались непринужденные матерки. На приведенных зэков офицеры не обратили ни малейшего внимания, только говорить стали тише, чтобы не слышал Криницкий с товарищами их служебных тайн.

Вертухай сунулся в приоткрытую дверь, доложил. Ему ответили что-то невнятное, и конвоир, повернувшись к тем, кого он привел, коротко приказал;

— Заходьте !

За столом сидел все тот же моложавый майор. «Шипром» от него несло так густо, словно он с утра купался в нем. На вошедших он смотрел с нескрываемым любопытством, особо внимательно и, как даже Криницкому показалось — с уважением, он оглядел Матросова, и это еще больше уверило Криницкого, что не простой зэка с ним в одном бараке сидит, совсем не простой. Обычные зэки у начальства такого любопытства не вызывают, начальство их понятное дело где видело.

Майор оглядел вставших у стены зэков, потянул к себе тоненькую пачку их личных дел, без видимой нужды подровнял бумаги, кивнул вертухаю:

— Свободен, сержант!

«Вот сейчас все и объяснится», — с неожиданным замиранием сердца подумал Криницкий, и неожиданно в голову ему пришла ясная и простая мысль, даже странно было, что вчера он до этого не додумался. Не иначе как поглупел при виде теплого барака, в котором можно было поспать без особой лагерной тесноты, когда в одном углу объявившийся романист тискает уголовничкам «Клуб червонных валетов», а сосед справа беззастенчиво гоняет балду, вспоминая своих гражданских красоток.