Сергей Синякин - Операция прикрытия

Бабуш дождался, пока длинная, выкрашенная в черно-зеленые цвета «овечка» пронзительно засвистит и окутается клубами пара, неторопливо пошел к легковой машине, по важности случая выделенной в его распоряжение начальником управления. Сзади длинно лязгнул буферами, трогаясь с места, состав. Пройдет шесть-семь суток, и тело зеленого «гнома» будут изучать специалисты, но оперуполномоченного Бабуша это уже не интересовало, у него и других проблем хватало. Фоглер перед лицом смерти оказался словоохотливым, а наследить в городе он успел основательно, так что теперь зачищать приходилось многое — допросы не прекращались, странниками и странницами были забиты камеры внутренней тюрьмы МГБ, к тому же допросами все не ограничивалось — приехавшие из столицы специалисты исследовали задержанных в специально оборудованных комнатах, но результатами своих изысканий с работниками государственной безопасности не делились. Да и сам Бабуш особого любопытства не проявлял. Меньше знаешь — спокойней и крепче сон. Все же краем уха он слышал, что специалисты эти открыли очень интересную закономерность. Все задержанные бегуны испускали радиоизлучение в диапазоне шесть и восемь сотых метра, складывалось впечатление, что все они были специально помечены, однако исследования на них никаких особых датчиков не обнаружили, более того, вроде бы выяснилось, что взятая у задержанных кровь тоже излучает радиолучи, даже находясь в пробирке отдельно от организма. Механизм радиоизлучения Бабуш знал плохо, поэтому особого волнения у него эта информация не вызвала, и его удивлял некоторый переполох среди ученых.

— Ох, Сашка, — сказал начальник управления МГБ, тяжело вздохнув. — Заварил ты кашу, век ее не расхлебать. И эти бегуны, мать их, чистые рации, слушал я, как они в эфире пибикают!

Вернувшись в управление, Бабуш перекусил в столовой, открытой в подвале здания. Меню приятно радовало глаз, голодное наследие войны явно уходило в прошлое, а зразы и суфле, приготовленное местными поварами, вполне могло бы конкурировать с блюдами кулинаров из московских ресторанов.

Он неторопливо допивал приторно-сладкий из-за сахарина кофе, когда в столовой показался чем-то встревоженный Коротков. Глаза майора явно искали кого-то в зале, и Бабуш помахал майору рукой, надеясь в глубине души, что Коротков ищет не его. И, как это обычно бывает, Бабуш ошибся.

— Ага, — сказал Коротков. — Кофе пьет! А мне дежурный сказал, что ты в столовую пустился. Давай заканчивай побыстрей, у нас неприятности.

— Если ты о контейнере, — возразил Бабуш, — то я только что с железной дороги. Все нормально, загрузили, подождал до отхода поезда… Там конвой знаешь какой? С ним запросто можно даже черта отправить — не сбежит.

— Хрен с ним, с конвоем, — досадливо морщась, сказал Коротков. — И контейнер меня мало интересует. Пошли в крытку, у нас Сапогов повесился!

До прихода Короткова в камеру никто не входил, разве что дежурный, обнаруживший самоубийцу. Но и он вошел только для того, чтобы зафиксировать смерть, а убедившись, что Васена мертв, немедленно побежал докладывать об этом по команде. На дежурного по спецприемнику неловко было смотреть — глаза у старлея были безумными, сам он казался бледным, даже губы на фоне его белых щек не выделялись. Понимал старлей, что у него крупные неприятности — преступник в КПЗ загнулся, причем государственный преступник, который еще не во всем сознался и не всех своих подельников по грязному ремеслу заложил. Дежурный сержант, напротив, казался неестественно красным, даже складки на толстой шее налились кровью. Вытянувшись перед Коротковым, он докладывал ему о случившемся, поминутно добавляя:

— Да разве за этими подлецами углядишь? Чистые бестии!

Васена был неоригинален — он повесился на жгуте из простыни, привязав конец его к оконной решетке, а петлю набросил на шею и поджал ноги, чтобы петля затянулась. Видно, очень хотел бывший полицай уйти из жизни, повеситься таким образом было трудно, тело всегда бессознательно сопротивляется смерти и пытается найти хоть какую-то опору. Васена воспользовался тем, что одной ноги у него не было, а вторую он укоротил, привязав голень к бедру. Смотреть в лицо арестованного было жутковато, и Бабуш отошел к столу, на котором лежала бумага, прижатая карандашом. Все листы были чисты, и только на двух из них коряво и неумело, словно писал неграмотный человек, было выведено: «Я виноват».

В камеру вошел заместитель начальника МГБ майор Хромов, кивнул Бабушу, внимательно осмотрел самоубийцу и даже присел перед трупом на корточки, потом так же стремительно, как и вошел, поднялся и кивнул:

— Снимайте. Очевидное дело. Испугался, негодяй, ответственности. Небось крови на нем было много, вот нервишки и не выдержали — сам себя жизни лишил. Ну да без работы не останемся. Собаке — собачья смерть.

Хмуро посмотрел на понурого сержанта, бледного дежурного по спецприемнику МГБ и распорядился:

— Докладные через час ко мне на стол. Плохо службу несешь, Пьянков, тебе не арестованных охранять, а стадо пасти в каком-нибудь отстающем колхозе!

Коротков осматривал труп дотошно и придирчиво, даже затылок зачем-то пощупал, потом выпрямился, неторопливо подошел к крану, тщательно помыл руки, вернулся в камеру и, встав рядом с растерянным Бабушем, хмуро сказал:

— Неприятность, конечно. Только мнится мне, что эта неприятность не последняя.

Коротков испытывал вполне понятную досаду. За смерть Сапогова он не переживал. Ну, повесился каратель, жаль, конечно, что повесился. Только вот доказательств вины этого карателя, что говорится, имелось выше крыши. За меньшие грехи людей к стенке ставили! Коротков жалел о проделанной работе. Не для того они немецкого прихвостня ловили, чтобы он в камере вешался и от заслуженного возмездия уходил. А оперуполномоченный Александр Бабуш чувства своего старшего товарища понимал, только вот смотреть на висельника ему не хотелось — охватывало сожаление о нескладной жизни Василия Сапогова. И тоска накатывала от мысли, что вся жизнь самого Бабуша пойдет на то, чтобы копаться в человеческом дерьме, какими бы романтическими словами ты это занятие ни называл. А законы жизни были суровы — вход в тайные органы государственной кары был бесплатным, а вот выход… Не для того тебя, товарищ, в государственные тайны посвящали, не для того. Бабуш еще раз посмотрел в искаженное предсмертной судорогой лицо Сапогова, увидел почерневший вывалившийся язык и ощутил запах смерти, витавший в камере.

— Пошли, пошли, — заторопил его Коротков, словно понимая, что сейчас испытывает Бабуш. — Умер макарка, и хрен с ним. У нас и без него работы невпроворот!