Василий Звягинцев - Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны

Этого Крейг вообще не понял, ну не в том он был состоянии, чтобы воспринимать высокие философские истины.

Часом спустя, проводив Лютенса, Крейг буквально кинулся в комнату спецсвязи посольства. Сначала он достаточно спокойно и подробно, в соответствии с протоколом доложил по всем трём адресам, перед которыми ему полагалось отчитываться, голую канву беседы со спецпредставителем ЦРУ, фигурой по любым раскладам из «тяжёлых». Где-то подробнее, где-то более сжато доложил о том, что Лютенс работу продолжает, несмотря на осложнение обстановки, и мешать ему нельзя ни в коем случае. Пары намёков, почему именно нельзя, хватило, чтобы сам посол получил очередной карт-бланш. В Вашингтоне по-любому ничего не понимали, и слова человека, утверждающего, что понимает, большинством воспринимались как повод просто перевести дух.

Четвёртый звонок Крейга был уже совсем другого содержания. Здесь он докладывал по сути, и суть заключалась не в каких-то там личных секретах или «неразгаданных тайнах» тонн нацистского золота. Посол (да и не посол в данном случае) сообщал о невероятной информированности резидента и запрашивал инструкции. Впервые за всё время своей службы. Раньше инструкции приходили сами и никак не зависели от сегодневного настроения посла.

Встречу Лютенса и Крейга «в прямом эфире» наблюдали Фёст, Герта и Мятлев. Вторая и третий – скорее для того, чтобы лучше понять настоящие возможности «Братства».

– Ну и как? – спросил Вадим, отключая систему.

– Впечатляет, – ответила Герта, Мятлев молча развёл руками.

– Означенную местную публику, включая посла и всё его «либерально-демократитческое окружение», выдаю вам головой [136], это как сами решите. С ними мне делать нечего, говорить тем более. Цэрэушник за мной остаётся, ну и вот эта связь, что я так ждал, само собой. Сейчас всем разрешаю отдыхать. Согласно уставу, раздевшись и при желании в постели [137].

Фёст неприкрытым образом издевался, то есть развлекался.

– А вот мне спать не придётся. По всем часовым поясам придётся ловить старшего партнёра господина Крейга, которого провал мятежа волнует меньше, чем семьдесят лет назад вырванные зубы. И я уже знаю почему. Потому что у его не успевших сбежать в Лиссабон [138]родственников именно там и жизнь отобрали, и всё, включая зубы, если они на них коронки носили, разумеется. Иногда люди, имеющие власть сегодня, бывают удивительно недальновидны.

На сегодня у Воловича было намечено много дел. Он и так пробездельничал слишком долго, хотя едва ли можно назвать таким уж бездельем процесс излечения от достаточно тяжёлой (по его мнению) раны. Назови её лёгкой – и останется только неприятная топография, над которой каждый не преминет покуражиться – тема уж больно благодатная. Особенно в его сомнительном, с точки зрения «человека чести», положении. Людям лагеря, к которому он сейчас примкнул, путь «нравственного возрождения» Михаила вообще не интересен, они мыслят другими категориями, а вот бывшие соратники оттянутся по полной хоть на его «филейной части». Сама собой вспомнилась фраза Ляхова, точнее, не его, а Достоевского, но Вадим употреблял её довольно часто, и многие думали, что сам и придумал: «Либеральный террор хуже жандармского (или – полицейского, по-разному говорилось)».

Кроме того, в своём полупостельном режиме журналист и работал тоже. Несколькими написанными им текстами, жаль, что «редакционными», то есть без подписи, без всякой натяжки можно гордиться. Блестящая, можно сказать – пламенная публицистика. Впоследствии их, пожалуй, можно будет включить в какой-нибудь автобиографический труд. Или сборник статей и эссе. Название он уже придумал: «В дни поражений и побед». Воловичу казалось – это звучит красиво.

С утра он намеревался обсудить с Ляховым-Фёстом и одним из помощников Президента конспекты нескольких «установочных» [139]и контрпропагандистских статей для завтрашних номеров «Известий» и «Свободного слова». Именно «Слово», как газету достаточно авторитетную и «либерально-патриотическую», ранее в сотрудничестве с «режимом» не замеченную, решено было сделать официозом, рассчитанным на читателя из вышесреднего класса, одним и более высшим (причём – солидным) образованием, не летально инфицированного вирусами умеренного либерализма и просвещённого западничества. А сохранение прежнего названия – это так, эстетский штришок для посвящённых и подтверждение «направления», как в девятнадцатом веке выражались. Владелец и издатель ни в коем случае против «мягкой переориентации» не протестовали, наоборот – всемерно приветствовали.

Вообще Волович знал о стиле и методах работы журналистики «прежних времён» больше понаслышке и со студенческих лет привык зло издеваться над «агитпропом» [140]. Но за последние несколько дней начал осознавать, что дело это весьма тонкое и интересное. В чём и заключалась основополагающая ошибка его и вообще всех прежних соратников и единомышленников – в отсутствии системности и, так сказать, целеполагания . Что толку писать и печатать крикливые, внешне вроде бы неплохо сделанные статьи, эссе, стихи и прочие «эманации громокипящего разума», бичующие нынешнюю власть, серость и никчёмность бытия, свинцовые мерзости режима, если отсутствует Основная идея, как бы сводящая в единый фокус внешне даже и не связанные материалы?

Каковы уж там были те пропагандисты XIX – начала ХХ века на самом деле – не нам судить, но своё дело они знали. Долбили в одну точку, опираясь на «единственно верное учение», чётко разъясняли, «кто виноват» и «что делать», почему «верхи не могут», а «низы – не хотят», и добились-таки своего. Причём, в отличие от нынешних «борцов», предпочитающих при малейшем намёке на опасность для своей, как американцы выражаются, «задницы», «валить из Рашки», реально рисковали и свободой, и, случалось, жизнью. Всего за двадцать лет, без телевидения, Интернета, скайпа, социальных сетей и прочих чудес науки и техники, только листовками и несколькими нелегальными и полулегальными газетами плюс устной агитацией сумели разрушить великую империю и не менее великую культуру. Построить свой, «новый мир». Пусть всего на семьдесят лет, но важен, как говорится, «креатив и месседж»! А что потом у народонаселения наступит «когнитивный диссонанс» – это уже забота следующих поколений.

Беда Воловича и прочих пахарей на ниве отечественного либерализма в том и заключалась – они не могли (просто не понимали сами) предложить гражданам, населению, электорату, наконец, никакой системно-позитивной программы, да ещё с простой и понятной инструкцией по сборке. Как, с помощью каких инструментов, в какой последовательности и, главное, для чего делать что-то, долженствующее преобразить жизнь прямо завтра. Для всех, даром, и чтобы никто не ушёл обиженным. Кроме тех, разумеется, кто подлежит люстрации [141], а то и физической ликвидации.