Виталий Вавикин - Желание верить (сборник)

Джеффри поспешил выключить проектор, но у него ничего не вышло. Электромотор продолжал крутить пленку, на стене бежала картинка, из динамиков доносились громкие звуки.

– Песня? – растерялся Джеффри. – Это что, действительно, песня?

Он взволновался, но скорее от того, что вообще смог уловить хоть пару никчемных нот. Проектор продолжал работать. Джеффри попытался спешно сдернуть с него одну из катушек с пленкой, порезался. Боль полоснула сознание. Кровь закапала на белый пол из порезанной ладони. Джеффри зажал левой рукой кисть, задержал дыхание. Нет. Кровь была настоящей. И боль. И… Он снова не поверил, что слышит песню. Теперь это был уже не только мотив, но и слова. Незнакомые слова. Чужие. Слова, которые не звучали в голове, становясь чем-то родным, но слова, которым еще только предстояло завоевать любовь или ненависть. Слова, которые не подчиняли волю, а давали ей право выбора. И персонажи на экране… Джеффри вдруг понял, что может любить или ненавидеть их по своему собственному выбору. Никаких заранее заготовленных образов и клише. Фильм начал притягивать, очаровывать. Хороший фильм? Плохой? Джеффри чувствовал, что все это теперь зависит от него. И песня. Песня оживляла, заставляла сердце биться сильнее. Он мог плакать или смеяться, и все это принадлежало ему, его жизни, а не тем, кто хочет, чтобы он плакал или смеялся.

Кровь из пореза продолжала течь. У ног Джеффри собралась уже густая бурая лужа, но он не замечал этого. Великий корабль шел ко дну. Умирали люди. Сотни людей, тысячи судеб. И где-то там, среди них была судьба главного героя. Его жизнь и смерть. Его отчаяние и надежда. Его любовь…

Джеффри всхлипнул, не сразу поняв, что плачет. Все было таким… таким… таким собственным! А крови под ногами становилось все больше и больше. Сначала пришла тошнота, затем смотреть на экран стало сложно. Но Джеффри дождался, когда начнутся титры…

Его выносили из архива на носилках. В вестибюле он увидел приглянувшуюся ему девушку. Она больше не была набором идей, о которых он думал, увидев ее впервые – идей, согласно которым можно любить. Нет. Теперь она была просто женщиной. Женщиной, которая нравилась ему, и он готов был любить ее без каких-либо идей и причин.

Джеффри, заворочался, пытаясь подняться. Желание подойти к девушке стало сильнее боли от порезов, сильнее страхов. Оно пьянило, заставляло двигаться, разрушая все, что было надиктовано прежде.

– Сайли! – позвал Джеффри девушку, прочитав ее имя на бэйдже. Она обернулась, наградила его удивленным взглядом. – Да все со мной нормально! – отмахнулся он от санитаров, подошел к девушке. – Не нужно, – предупредил он ее, – не ищи идей, не сейчас. – Джеффри протянул ей руку. Девушка не двинулась. – Все там! – сказал он, указывая взглядом вверх. – В архиве. – Он стоял, стараясь смотреть только на девушку, к остальному нужно было еще привыкнуть, остальное нужно было еще пересмотреть. Пересмотреть своими глазами. Весь мир. Всю вселенную.

– Так мы точно можем идти? – спрашивают санитары.

– Конечно. – Джеффри взял Сайли за руку. Она не боялась, смотрела на него, как на странный поворот сюжета, как на идею, которая вот-вот должна открыться ей. – Это здесь, – Джеффри подводит ее к лифту. Они поднимаются на 142 этаж. – Еще немного… – обещает Джеффри.

Бесконечные стеллажи путают и сбивают с толку, ненастоящие запахи, ненастоящие звуки, мысли, но лекарство есть. Прямо перед ними, здесь.

Джеффри включает старый проектор. Треск, на белом полотне изображение, из динамиков хриплый звук.

– И это все? – спрашивает Сайли.

– Подожди немного, – просит Джеффри.

Она ждет. Пять минут, полчаса.

– Я, пожалуй, пойду.

– Нет! – Джеффри режет ей ладонь ножом для ухода за пленкой. Сайли вскрикивает, меряет Джеффри удивленным взглядом. – Да ты на экран смотри! – говорит он.

– Мне больно… – начинает хныкать Сайли, видя, как кровь из пореза начинает капать на пол. – Мне страшно… – она еще что-то говорит, но голос ее уже тонет в звуках голосов актеров, музыке, танцев, клятв… Все это подхватывает и уносит куда-то прочь. Далеко-далеко, в страну, где нет иных творцов, кроме тебя самого…

– И что теперь? – тихо спрашивает Сайли, когда фильм заканчивается.

Они стоят у окна в дальней части архива и смотрят, как далеко внизу живет город.

– У тебя есть семья?

– Там, внизу. А у тебя?

– Тоже внизу.

Кто-то выключает в архиве свет. Но мир уже изменился. Мир стал другим.

– Если я теперь не смогу там, внизу… – спрашивает Сайли, не решаясь смотреть Джеффри в глаза. – Можно я тогда приду сюда, к тебе?

– Можно… Только… Только мне ведь тоже придется потом идти вниз.

– Тогда найди меня там.

– Или ты меня.

– Хорошо.

Они идут к лифту, зная, что как только архив останется позади, все кончится. Мир оживет, выбросит прошлое из их жизней, и нет смысла пытаться вернуть это, потому что тогда придется всю жизнь провести на 142 этаже архива Парамаунт, пока последние старые пленки окончательно ни придут в негодность.

Психоаналитик сказал: «Давай, Грэг, вернись к своим страхам! Встреться с ними лицом к лицу!».

– Чертов мозгоправ! – проворчал Грэг Бэлами, выбираясь на берег острова Мотиникус, штата Мэн.

Его встретили констебль и пара настороженных ребятишек, которые слышали о бейсболе в лучшем случае понаслышке. «Играть-то здесь негде – это точно», – думал Грэг, провожая уплывающий катер прощальным взглядом, затем вдруг понял, что мальчишки пришли посмотреть не на него – знаменитость, питчера. Они пришли посмотреть на катер. И, конечно, каждый из них в тайне мечтал, что когда-нибудь этот катер заберет отсюда и их. Заберет в настоящую жизнь.

В доме констебля было тепло, а на столе стоял скромный ужин на троих. Сам констебль был седым, впрочем, как и его жена. На стенах висели фотографии – воспоминания прошлого. Их дочь Фредерика сновала по дому. На вид ей было не больше двадцати, может быть чуть меньше. Одежда дерзкая, почти неприличная. Мать, которая провела на острове почти всю жизнь, бросала на нее косые взгляды. Отец притворялся, что ничего не видит.

– На острове, я смотрю, все без изменений, – неловко сказал Грэг. – Когда я уезжал, кажется, здесь жило пятьдесят два человека, а сейчас…

– Сейчас с тобой шестьдесят один, – констебль Хэнстридж, стиснул зубы, отметив, что под кофтой дочери нет лифчика. Соски набухли, проступили сквозь ткань.

– Так вы, значит, мистер Бэлами, играете за Янкиз? – спросила Фредерика, словно и, не замечая недовольства отца.

Лицо у нее было чистое, светлое. Волосы русые, глаза темные, томные. Впервые за вечер, Грэг заглянул в эти глаза. Что-то в них было знакомое.