Ярослав Вейс - День на Каллисто. Сборник научно-фантастических произведений

Его руки-ветки теперь были не только свободны от груза, но и пусты. Он чувствовал себя опустошенным, ненужным.

— Зачем все это? — мысленно вопрошал он, потрясая на ветру голыми ветвями. Впервые после долгих трудовых дней, забот и непрерывного напряжения профессор почувствовал всю нелепость и странность своего положения.

…Вот тогда-то, в ту беззвездную ночь, стоя в одиночестве, в темноте на холодном осеннем дожде, профессору Кесслеру больше всего на свете захотелось вновь стать человеком.

Но самое худшее было впереди.

Минуты восхищения своим новым состоянием, упоения работой, целью которой было вырастить вкусные, здоровые яблоки и сберечь их до сбора урожая, сменились меланхолией. Делать было нечего, трудно было строить какие-то планы.

Особенно плохо ему пришлось, когда начали опадать листья. В институте в это время шли занятия, и профессор с грустью предавался воспоминаниям, тоскливо наблюдая, как золотисто-медные листья, кружась, ложатся на землю. Он вспоминал студентов, которым должен был читать лекции. Думал о том, какое впечатление произвело бы на них, узнай они, что стало с их профессором, где он теперь живет.

Живет? Он твердо знал, что живет, ибо сохранил все признаки жизни. В эти долгие промозглые дни и беспокойные ночи он столько всего передумал о жизни, как никогда прежде. Он никак не мог избавиться от странного, я бы сказал, парадоксального, ощущения, что, только перестав быть человеком, он стал им.

Однажды после полудня Кесслер заметил приближающуюся к нему экономку, в руках у которой были лестница и пила. Он хотел закричать, но вместо этого немо продолжал стоять, бессильно шевеля голыми ветвями.

Ему пришла в голову мысль, что экономка намерена срубить яблоню. В первую минуту он даже почувствовал облегчение и благодарность: он уже был сыт по горло своим нынешним существованием и полагал, что, даже умирая, человек не испытывает такой тоски, как он теперь. Бесконечной ноющей тоски холодных осенних ночей. Потом, поразмыслив, он сообразил, что экономка одна не в состоянии повалить огромное дерево, тем более небольшой пилкой. Судя по всему, она намеревалась обрезать ветки.

Было не очень больно, когда тупой пилой она стала обрезать куски его тела. Как он утверждал, вырвать зуб намного больнее. Летом, когда экономка поила его водой, он буквально благоговел перед ней. Так относится ребенок к своей доброй нянюшке. И теперь он не сомневался, что она не станет его обижать. Экономка и впрямь удалила только сухие ветки.

Профессор раздумывал, как бы дать ей знать о себе, но не находил способа. Всем своим видом он пытался изобразить благодарность, стремясь быть самым отзывчивым деревом на свете. Но он понимал, что экономка не может этого видеть.

Обрезав ветви на яблоне, она перешла к другим деревьям. Ей и в голову не пришло, что только что она осторожно обходилась с тем самым странным молодым человеком, которого поручила ее заботам его двоюродная бабушка.

Профессор Кесслер был бы благодарен любому, кто помог бы ему немного развеяться. Он был бы счастлив, если бы в сад вновь стали приходить на свидание влюбленные парочки. Но осень выдалась очень холодной. «Хоть бы экономка принесла мне какую-нибудь книжку», — с раздражением подумал он. Но тут же иронически улыбнулся, представив себе всю несуразность такого желания. Читающее дерево. Что за чушь!

Чем дальше, тем скучнее ему становилось. Он выискивал любой способ, пытаясь отвлечься от тоскливых мыслей, и мог часами наблюдать за тем, как дрожат на ветру его голые ветки.

В начале декабря в саду появились незнакомые люди. По выражению их лиц и поведению профессор Кесслер догадался, кто они. Детективы.

Экономка отперла им пустующую дачу. Они пробыли там несколько часов, затем внимательно осмотрели сад. С ними была собака, которая бегала по саду и все обнюхивала.

Детективы тщательно, метр за метром, обследовали территорию. «Видно, ищут мою могилу, — пришло в голову дереву-Кесслеру. — Они думают, что меня убили и закопали в саду. А я никак не могу дать им знать, что стою здесь, возле них, что в эти минуты мимо меня пробегает их собака».

Ничего не обнаружив, детективы ушли. «Объявят, что я пропал», — рассуждал профессор Кесслер, представляя себе, как его рассудительная бабушка, тряся головой, скажет комиссару полиции: «Я давно этого ожидала». И станет жаловаться, что внучатый племянник такой рассеянный, она всегда знала, что «когда-нибудь он потеряет свою голову, так это и произошло…» Не подозревая, как она близка к истине, старушка безнадежно махнет рукой и отправится кормить своего попугая.

Первый снег внес приятное разнообразие в жизнь профессора Кесслера. Но снег быстро растаял, лишь слегка освежив его. Со следующим снегопадом наступили морозы. Затем и этот снег начал таять, и ветви яблони покрылись инеем. Наконец пришла зима с трескучими морозами — о них потом долго вспоминали.

Несколько месяцев простоял профессор Кесслер, скованный холодом. Мороз крепко сжимал его в своих объятиях, и он боялся, как бы его тело-ствол не треснуло.

Он знал, что такое случается с деревьями в лютую стужу.

Но страшнее морозов была скука.

Профессор Кесслер повторял про себя все стихи, которые помнил со школы. Воспроизвел в памяти «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря и речи Цицерона, выученные в студенческие годы. Да, можно сказать, это было самое ученое дерево в мире!

Он перебирал в уме химические формулы, вспоминал имена своих гимназических одноклассников и фамилии сокурсников по институту. Снова и снова мысленно прогуливался по Гейдельбергу и другим европейским городам, которые хорошо знал. Вспоминал названия улиц. Старался всеми силами отвлечься. Только теперь он по-настоящему осознал, что переход в мир растений равносилен заключению.

«Что я могу, — патетически рассуждало заснеженное дерево, — что я могу доказать своей жизнью? Быть может, еще лет десять буду в состоянии плодоносить. Если, конечно, не замерзну. А потом — если не замерзну — потом, когда…» Профессор Кесслер задумался: интересно, останется ли он жить, если дерево замерзнет или если его вырубят.

Много раз он пытался понять, каким образом превратился в дерево. Но ему это не удавалось. «Ничего, когда-нибудь я все-таки докопаюсь до истины! — говорил он себе, — когда-нибудь…»

Когда-нибудь?

Кесслер вдруг осознал, что никогда не избавится от своего нынешнего состояния. И он, с трудом сдерживая рыдания, задрожал, обдуваемый пронзительным зимним ветром.

Погруженный в дремоту, профессор постепенно терял представление о времени. Он не знал, декабрь ли сейчас на дворе или февраль. По правде говоря, ему было все равно.