Ярослав Вейс - День на Каллисто. Сборник научно-фантастических произведений

Грохотали мушкеты. Полк за полком садился на сытых, напоенных коней — чего отнюдь нельзя было сказать о лошадях, которые были под кирасирами и гусарами Биквоя, — выезжали из городских ворот, брали в клещи императорское войско.

Фридрих Фальцский, зябко кутаясь в горностаевую мантию, при вспышках пушечных, мушкетных и аркебузных залпов, при красных отблесках пожаров на свинцовом небе, которые охватили еще уцелевшие лачуги Мотола и Йиновиц, следил за удаляющимся боем. Туда гнал императорских солдат младший Турн. Их отступление превращалось в беспорядочное бегство. Биквой с Максимилианом ринулись на юг, вдоль Влтавы, прямо на копья венгерской кавалерии Бетлена Габора и вспомогательных частей моравского сословного войска. Корона чешская будет незыблемо венчать Фридриха Фальцского и его сына и сына сына его. Он велел привести себе коня и приготовить освежающую ванну.

— Так, стоп, — проговорило Четверть сотни. — Высшая Координация все это разграничила очень точно. Вмешаемся, отойдя немного в прошлое: когда на этой части планеты происходила в последний раз смена света и темноты.

Силовое поле, воплощающее Четверть сотни, трепетало все явственней. Задание его в масштабах галактических было совсем ничтожным (ведь Высшей Координации, по слухам, случалось сметать с орбит целые планеты или одним гигантским взрывом искусственной суперлуны уничтожать ярчайшие звездные скопления), но все-таки, по мысли Четырежды десяти, сулило нечто новое и очень волновало воображение.

— Термальный удар? Коллапс (в рабочей фазе операции Четырежды десять подчинялось Четверти сотни и потому было ответственно за техническое обеспечение)? Может быть, несколько мелких направленных взрывов между обеими стаями двуногих?..

— Нет, нет, — решительно сказало Четверть сотни. — Ничего в таком роде. Я занимаюсь этой планетой не один галактический год, и потому нам можно сделать некоторые отклонения в пределах основного курса Высшей Координации — осуществите вмешательство совсем иным путем. Гораздо более тонким. Психологическим.

— Эти двуногие пузыри углерода наделены психикой? — отозвалось Четырежды десять, не рассмеявшись только потому, что подобные реакции не свойственны силовому полю.

— В известной мере, да, — подтвердило Четверть сотни. — У них есть сложная система защиты рефлексов, которые они не в состоянии подавить усилием воли. Рефлекс сопротивления собственной окончательной и необратимой дискоординации, например…

— Несмотря на то что они пускают друг в друга маленькими предметами именно с этой целью?

— Несмотря на это, — ответило Четверть сотни, и вибрация силового поля усилилась (Четырежды десять отметило состояние ублаготворенности). — Весьма забавный образец космобионики. Настолько любопытный, что я посвятило этому целые галактические годы. Впрочем, объяснению это не поддается. Вам, во всяком случае, нет. Есть рефлексы неприятия неизвестного и непонятного — особенно такого, что двуногие считают для себя эстетически и эмоционально негативным. Ими-то мы и постараемся воспользоваться. Теперь вернемся к моменту смены света темнотой, происходившей в последний раз на этой части планеты.

Силовые поля задрожали, разрушили своей вибрацией пространственно-временной континуум и заскользили вспять во времени — сперва минута за минутой, потом все убыстряя ход. Вскоре вибрации прекратились.

Над Белой горой снова опускался вчерашний вечер. С пражских редутов, больше для острастки, ухнуло несколько пушечных залпов. Рассеянные группки наиболее ретивых солдат Биквоя тут же схватили коней за уздцы, повернули назад и отъехали на безопасное расстояние. Страговские ворота заперли на тяжелый дубовый засов и на цепи, укрепили валом из заранее навезенных камней и земли.

— Перенесемся в город двуногих, — объявило Четверть сотни, — в их самое большое гнездо, там, на холме. Примем обычный свой вид обитателей системы Альфа Дракона и пройдем по коридорам так, чтобы двуногие не могли нас не заметить.

— А дальше? — с нескрываемым интересом спросило Четырежды десять.

— Дальше ничего. Вернемся. Поручение будет тем самым исполнено.

— Выходит, мне следует считать себя эстетически и эмоционально негативным? — спросило Четырежды десять.

В ином, более подходящем для этого воплощении оно бы, безусловно, выказало что-то вроде досады, поскольку с точки зрения эстетики ни одно из обличий Четырежды десяти никогда не вызывало у него ни малейших сомнений. Понятно, не считая того случая, когда пришлось явиться в виде простого силового поля.

— Тут сложный вопрос, — уклонилось Четверть сотни от прямого ответа.

Легчайшими, почти не различимыми для невооруженного глаза движениями во внепространстве они перенеслись на внутренний двор Пражского града, забитый офицерами, солдатами и растерявшейся прислугой. После каждого пушечного залпа со страговских бастионов толпа на мгновение затихала, но тут же снова принималась гомонить, верезжать и горланить на всех языках Европы.

— Господи… — прошептал стоящий с алебардой фальцский солдат из королевской стражи, закрыл ладонями лицо и сполз по стене на пол.

Алебарда, стукнувшись, своим начищенным острием отколола кусочек от мозаичного паркета входной залы. По воздуху в нескольких вершках от пола скользили два немыслимых чудовища, напоминавших более всего огромных пауков из полупрозрачного стекла, отороченных бахромой непрерывно колыхавшихся мохнатых ног. В объемистых утробах страшилищ клубилась черно-фиолетовая дымка, а из пучка длинных и тоже полупрозрачных отростков по обеим сторонам тела, похожих на клубки червей, ежесекундно вырывался сине-фиолетовый бич. С пронзительным треском долетал он и до тех, потонувших в сумраке, дальних углов залы, куда свет восковых свечей уже не достигал.

Таково было первое впечатление непредвзятого наблюдателя от Четверти сотни и Четырежды десяти, притом что последнее по общепринятым у себя на планете канонам одарено было даже на редкость привлекательной наружностью. Их организмы с точки зрения приспособляемости были чрезвычайно рациональны — обитатели системы Альфа Дракона давно уже преодолели неизбежную силу притяжения, а потому и не нуждались в конечностях. Что же касается бахромы ног, то это был не более как совершенный рецептор колебаний электростатического поля, индуцируемого взмахами сине-фиолетовых бичей. Клубящаяся внутри тела дымка была, как можно догадаться, органом мышления — невыразимо сложным соединением паракристаллической материи, способным включать в цепь информации отдельные молекулы, а следовательно, и неохватный объем кратковременной и долговременной памяти.