Дэйв Эггерс - Сфера

– Дело не в том, что я не социален. Я вполне социален. Но ваши инструменты производят неестественные, экстремальные социальные потребности. Никому не нужен такой уровень контакта. От него никому никакой пользы. Он не насыщает. Это как снэки. Знаешь, как создают мусорную еду? Научно вычисляют, сколько именно жира и соли нужно, чтоб ты продолжала есть. Ты не голодна, пищи тебе не надо, пользы она не приносит, но ты поглощаешь эти пустые калории. Вот что вы продаете. То же самое. Бесконечные пустые калории в социально-цифровом эквиваленте. И рассчитываете их так, чтоб они тоже вызвали зависимость.

– Ох господи.

– Вот знаешь, когда съедаешь целый пакет чипсов и потом себя ненавидишь? Понимаешь ведь, что это ты зря. Здесь то же самое, и после каждого очередного цифрового загула ты это понимаешь. Выматываешься, пустеешь, иссякаешь.

– Ничего я не иссякаю.

Мэй вспомнила, как подписала сегодня петицию с требованием предоставить больше рабочих мест иммигрантам в парижских предместьях. Это придает сил, это изменит мир. Но Мерсер не в курсе, он не понимает, чем занимается Мэй и вообще «Сфера», а Мэй так от него воротит, что неохота объяснять.

– И поэтому я больше не могу с тобой просто говорить. – Он все не затыкался. – Я даже письмо послать не могу – ты немедленно форварднешь его еще кому-нибудь. Я не могу послать тебе фотографию – ты тут же запостишь ее у себя в профиле. А между тем твоя компания сканирует все твои сообщения и ищет, что бы еще такого монетизировать. Безумие же, нет?

Мэй взглянула в его жирное лицо. Он толстел везде. Кажется, у него отрастали брылы. Разве могут у мужчины в двадцать пять расти брылы? Еще бы он не рассуждал о снэках.

– Спасибо, что отцу помог, – сказала она, вернулась в дом, подождала, пока Мерсер уйдет. Ушел он не сразу – сначала пожелал допить пиво, – но вскоре ушел, и Мэй выключила свет на первом этаже, поднялась в свою прежнюю комнату и рухнула на кровать. Проверила сообщения, обнаружила несколько десятков таких, которые требовали внимания, а затем, поскольку на часах было всего девять, а родители уже уснули, залогинилась и обработала несколько дюжин запросов, с каждым запросом будто смывая с себя Мерсера. К полуночи она вновь возродилась к жизни.

В субботу Мэй проснулась в своей старой постели, а после завтрака посидела с отцом, и они вдвоем посмотрели профессиональный женский баскетбол, к которому отец очень пристрастился. Остаток дня потратили на игру в карты, дела по дому, а потом вместе приготовили курицу в масле – блюдо, которому родители научились на кулинарных курсах у молодых христиан.

С утра в воскресенье распорядок был такой же: Мэй долго спала, проснулась блаженно, вся как будто свинцом налитая, и забрела в гостиную, где отец опять смотрел какой-то матч женской НБА. На сей раз отец надел толстый белый халат – один приятель слямзил из лос-анджелесского отеля.

Мать на дворе клейкой лентой чинила пластиковый мусорный бак – еноты поломали, извлекая содержимое. Мэй отупела, тело не желало ничего – только прилечь. Лишь сейчас она сообразила, что всю неделю жила в режиме тревоги и ни разу не спала дольше пяти часов. Сидеть себе в сумеречной родительской гостиной, смотреть баскетбол, к которому она равнодушна, – скачут хвостики и косички, кроссовки скрипят по корту, – все это уже великолепно тонизировало.

– Не поможешь мне подняться, голубушка? – спросил отец. Его кулаки забурились в диванные подушки, но встать не удавалось. Подушки слишком мягкие.

Мэй подошла, потянулась к нему и в ту же секунду расслышала какой-то хлюп.

– Курвин сын, – сказал отец и снова стал садиться. В процессе сменил траекторию и опустился на бок, словно припомнил, что под ним нечто хрупкое и садиться туда нельзя. – Позови мать? – попросил он, стиснув зубы и зажмурившись.

– Что случилось? – спросила Мэй.

Он открыл глаза, и в них полыхала незнакомая ярость.

– Пожалуйста, позови мать.

– Я же здесь. Давай помогу, – сказала она. И опять к нему потянулась. Он отбросил ее руку.

– Сейчас же. Позови. Мать.

И тут ее шибанул запах. Отец обгадился.

Он громко выдохнул, стараясь взять себя в руки. И уже тише произнес:

– Прошу тебя. Пожалуйста, милая. Позови маму.

Мэй кинулась к парадной двери. Отыскала мать у гаража, рассказала, что случилось. Мать в дом не побежала. Взяла Мэй за руки.

– Я думаю, тебе пора уезжать, – сказала она. – Он не захочет, чтоб ты это видела.

– Я могу помочь, – сказала Мэй.

– Прошу тебя, детка. Дай ему сохранить хоть каплю достоинства.

– Бонни! – загремел отцовский голос из дома.

Мать стиснула руку Мэй:

– Деточка, собери вещи, мы через пару недель увидимся, хорошо?

Мэй поехала назад к побережью, и от гнева ее всю трясло.

Они не имеют права так с ней поступать – призывать домой, а потом гнать прочь. Она не хотела нюхать его дерьмо! Она бы помогла, да, едва попросили бы, но если они будут так с ней обращаться – нет. А Мерсер! Отчитывал Мэй в ее же доме. Господи боже мой. Все трое хороши. Мэй два часа ехала туда, теперь два часа назад, и что ей досталось за труды? Одно расстройство. Ночью жирдяи читают нотации, днем выставляют за дверь собственные родители.

До побережья она добралась в 16:14. Еще не поздно. Когда они закрываются – в пять, в шесть? Она забыла. Свернула с шоссе к бухте. Ворота эллинга были открыты, но поблизости никого. Мэй побродила по рядам каяков, падлбордов и спасательных жилетов.

– Ау? – сказала она.

– Ау, – ответил ей голос. – Я здесь. В трейлере.

Чуть дальше стоял трейлер на шлакоблоках, и в открытую дверь Мэй разглядела мужские ноги на столе, телефонный шнур, тянувшийся от стола к незримому лицу. Она взошла по ступенькам и в сумрачном трейлере увидела обитателя – за тридцать, лысеет, выставил указательный палец. Мэй поминутно глядела на телефон, смотрела, как утекает время: 16:20, 16:21, 16:23. Положив трубку, человек улыбнулся:

– Спасибо, что подождали. Чем вам помочь?

– А Мэрион здесь?

– Нет. Я ее сын. Уолт. – Он встал и пожал Мэй руку. Высокий, худой, пропеченный солнцем.

– Очень приятно. Я опоздала?

– Куда? К ужину? – переспросил он, полагая, что удачно пошутил.

– Взять каяк.

– А. Который час-то? Я давно не смотрел.

Ей и смотреть не требовалось.

– Двадцать шесть минут пятого, – сказала она.

Он прочистил горло и снова улыбнулся:

– Двадцать шесть пятого, а? Ну, мы вообще-то закрываемся в пять, но раз вы так чувствуете время, наверняка вернетесь в двадцать две шестого? Нормально? А то мне надо за дочкой заехать.

– Спасибо, – сказала Мэй.

– Давайте вас оформим, – сказал он. – Мы только-только все компьютеризировали. У вас же есть учетка?