Дэйв Эггерс - Сфера

Когда они вошли в длинный алый коридор, Мэй уже отчаянно потела. Из-под мышек по бокам текли щекотные ручейки. Ног она не чувствовала.

– Тут вот смешной портрет Трех Волхвов, – сказал Донтей у двери. – Племянница Бейли рисовала.

Мэй симулировала удивление, повосторгалась наивностью и грубой правдой.

Донтей взялся за крупный молоток-горгулью и постучал. Дверь открылась, пустоту заполнила улыбка Бейли.

– Привет! – сказал он. – Привет, Донтей, привет, Мэй. – Он улыбнулся шире, поймав себя на рифме. – Прошу.

Он был в хаки и белой рубашке – свежий, словно только что из душа. Мэй вместе с ним оглядела кабинет – Бейли чесал в затылке, будто стеснялся, что так замечательно тут устроился.

– Это мой любимый кабинет. Его очень немногие видели. Не то что я суперсекретничаю, просто некогда водить экскурсии. Видела раньше что-нибудь подобное?

Мэй хотела, но не могла сказать, что уже видела ровно этот кабинет.

– И близко нет, – ответила она.

С лицом Бейли что-то произошло – какой-то тик, уголок левого глаза и левый уголок рта дернулись друг к другу.

– Спасибо, Донтей, – сказал Бейли.

Донтей мимолетно улыбнулся и ушел, закрыв за собой тяжелую дверь.

– Итак, Мэй. Чаю? – Бейли стоял над антикварным чайным сервизом, из серебряного чайника узким штопором вился пар.

– С удовольствием.

– Черный? Зеленый? – с улыбкой спросил он. – Белый?

– Зеленый, спасибо. Но это необязательно.

Бейли деловито орудовал чайником.

– Давно ты знакома с нашей возлюбленной Энни? – спросил он, осторожно разливая чай по чашкам.

– Давно. Со второго курса колледжа. Уже пять лет.

– Пять лет! Это что же – тридцать процентов жизни! Мэй понимала, что он слегка округляет, но с готовностью хихикнула:

– Пожалуй. Давно.

Он вручил ей блюдце и чашку, жестом пригласил сесть. В кабинете стояли два кресла, оба кожаные и мягкие.

Бейли упал в кресло, громко вздохнув, и скрестил ноги врастопырку.

– Энни нам весьма дорога, а значит, и ты тоже. Судя по ее словам, ты можешь оказаться очень ценным членом нашего сообщества. Ты как считаешь, это правда?

– Что я могу оказаться ценным сотрудником?

Он медленно кивнул, подул на свой чай. Невозмутимо воззрился на Мэй поверх чашки. Она выдержала его взгляд, затем, на миг потерявшись, отвела глаза и опять увидела его лицо – теперь на обрамленной фотографии. На полке стоял официальный портрет семейства, черно-белый – три дочери сгрудились вокруг матери и Бейли, те сидят. Сын Бейли у него на коленях, в тренировочном костюме, с фигуркой Железного Человека в руке.

– Ну, я надеюсь, – сказала Мэй. – Я стараюсь изо всех сил. Мне ужасно нравится «Сфера», и я выразить не могу, как благодарна за предоставленные возможности.

Бейли улыбнулся:

– Хорошо. Это славно. Тогда скажи мне, как ты себя чувствуешь после этой ночи? – Он спросил так, будто ему взаправду любопытно – будто она может ответить как угодно.

Мэй обрела почву под ногами. Тут юлить не надо.

– Ужасно, – сказала она. – Почти не спала. От стыда вот-вот сблюю. – Она бы не выразилась так перед Стентоном, но Бейли, пожалуй, грубость оценит.

Он улыбнулся почти неуловимо и сменил тему:

– Мэй, позволь спросить. Ты бы вела себя иначе, если б знала, что на пристани стоят «ВидДали»?

– Да.

Бейли энергично кивнул:

– Ага. Как именно?

– Я бы так не поступила.

– Почему?

– Потому что меня бы поймали.

Он склонил голову набок:

– И все?

– Ну, я бы не хотела, чтоб меня увидели. Это было неправильно. Неловко.

Он поставил чашку на стол, сложил руки на коленях – кисти сплелись в нежном объятии.

– То есть в целом ты ведешь себя иначе, когда знаешь, что за тобой наблюдают?

– Конечно. Еще бы.

– И могут привлечь тебя к ответственности.

– Да.

– И остается запись. То есть когда и если твой поступок неизменно всем доступен. А видеозапись, скажем, существует вечно.

– Да.

– Хорошо. Помнишь ли ты мое июньское выступление о конечной цели «ВидДали»?

– Я знаю, что при полном покрытии «ВидДали» придет конец преступности.

Бейли как будто обрадовался:

– Именно. Верно. Обычные граждане – в данном случае Гэри Кац и Уолт Лефевр – потратили время, установили камеры и тем укрепили нашу всеобщую безопасность. На сей раз преступление было мелкое и, слава богу, без жертв. Ты цела. Бизнес Мэрион и вообще каякинг еще поживут. Но одна ночь твоего эгоизма могла поставить под удар все. Одно-единственное решение пускает почти бесконечные круги по воде. Согласна?

– Да. Я понимаю. Это вопиюще. – И Мэй снова упрекнула себя за ужасную близорукость: то и дело она рискует всем, что подарила ей «Сфера». – Мистер Бейли, я сама не верю, что такое сотворила. И я понимаю, вы сомневаетесь, что мне место в «Сфере». Но я хочу сказать, как высоко ценю свою работу и вашу веру в меня. Я хочу достойно за это отплатить. Я все исправлю, я готова на что угодно. Серьезно, на любую дополнительную работу – я все сделаю. Только скажите что.

Лицо Бейли разъехалось в улыбке – он ужасно забавлялся:

– Мэй, твоя работа не под угрозой. Ты здесь навсегда. И Энни тоже. Мне жаль, если ты хоть на секунду подумала иначе. Мы на веки вечные не хотим расставаться с вами обеими.

– Это очень приятно слышать. Спасибо, – сказала Мэй, но сердце у нее загрохотало сильнее.

Он улыбнулся, кивнул – мол, какое счастье, какое облегчение, что это мы уладили.

– Но вся история многому нас учит, правда?

Вопрос как будто риторический, но Мэй тоже кивнула, молча.

– Мэй, когда хороши секреты?

Мэй поразмыслила.

– Когда они берегут чужие чувства.

– Например?

– Ну, – растерялась она, – скажем, ты знаешь, что бойфренд твоей подруги ей изменяет, но…

– Что? Ты подруге не говоришь?

– Ладно. Плохой пример.

– Мэй, ты довольна, когда друзья что-то от тебя скрывают?

Мэй вспомнила россыпь мелкого вранья, которое она скормила Энни. Вранья не просто сказанного, но напечатанного, вранья вечного и неопровержимого.

– Нет. Но я понимаю, если они считают нужным скрывать.

– Интересно. Можешь вспомнить, как ты радовалась, когда твой друг что-то от тебя скрыл?

Мэй не смогла.

– Навскидку не могу. – Ее замутило.

– Ладно, – сказал Бейли. – Мы пока не можем придумать удачных секретов между друзьями. Перейдем к семьям. Хороши в семье секреты? Говоря теоретически, случалось ли тебе подумать: «Я знаю, где это хранить! В секрете от близких»?

Мэй подумала обо всем, что, вероятно, скрывают от нее родители, – многочисленные унижения, которые принесла с собой отцовская болезнь.

– Нет, – сказала она.

– У вас в семье секретов нет?

– Вообще-то, – сказала Мэй, – я не знаю. Но явно есть вещи, о которых родителям сообщать не станешь.