Евгений Филенко - Гребень волны

– Теперь я не убежден, что прошлое так уж бесповоротно покинуло нас, – мрачно сказал Кратов. – Все время долетает эхо.

Марси вдруг тоненько пискнула, вцепилась Кратову в руку и сделала такое движение, словно хотела спрятаться за него. Глаза ее округлились.

– Ты что? – спросил Кратов благодушно.

– Там… на стоянке, – прошептала девушка.

Кратов обнял ее за плечи и поцеловал в золотистый хохолок на макушке.

– Иди в наш гравитр, – сказал он ласково и в то же время непривычно твердо. – Иди туда и жди меня. И ничего не бойся. Это МОЯ работа, – упредил он ее вопросы.

Марси сомнамбулической походкой, изредка оглядываясь и спотыкаясь, покорно пошла к стоянке.

Странное существо, похожее сразу и на человека, и на гигантское вздыбленное насекомое в алом хитиновом панцире, проводило ее взглядом круглых лиловых глаз. Оно сидело в кабине обычного земного гравитра, распахнув дверцу и высунув наружу длинные конечности, закованные в некое подобие рыцарских лат.

– Я пришел, – сказал чужак на астролинге, самом распространенном из галактических языков.

Старшее Солнце было могучее. Багровое, в черных оспинах от дряхлости. Глядеть на него можно было в упор, даже не щурясь. Толку от Старшего Солнца, следовало заметить, было немного.

Но у красного гиганта, на его счастье, имелся маленький ослепительный спутник, Младшее Солнце, выписывавший по небу хитрые вензеля, – не потому, что имел игривый характер, а благодаря странностям орбиты самой планеты. И его подсветки вполне хватало на то, чтобы сделать день – днем, а не вечными сумерками, как это и случалось порой в других звездных системах с другими мирами. А заодно и на то, чтобы выжечь всю поверхность планеты в песок. Песок мелкий, вязкий и въедливый. Проникающий в любую щель, омерзительно хрустящий на зубах, покалывающий между лопаток. И вдобавок – могильного серого цвета. Первооткрыватели назвали планету Псамма, что по-гречески означает «песок». У них не было выбора: с орбиты глазу не являлось ничего более примечательного, нежели сплошная серость, то там то тут вздыбленная длинными покатыми сеифами.

Почему здешние песчаные холмы получили прозвище именно сеифов, а не барханов, дюн или, например, даунов – Кратов не знал. Да и было это сейчас ему совершенно безразлично.

Он сидел в тесноватом кресле «гоанны», легкой гравитационной платформы, положив руки в упругих металлизированных перчатках на пульт управления. Похрустывал проклятым песком между сомкнутых зубов и мысленно уговаривал себя не беситься.

Это оказалось не так просто.

Костя был упакован в скафандр высшей защиты, модель «Сэр Галахад». В полном соответствии с правилами личной безопасности, сочиненными каким-то идиотом, никогда на Псамме не бывавшим и, вполне вероятно, вообще ни разу не покидавшим пределов собственного кабинета. Скафандр давил тяжким гнетом. К тому же он не вписывался в кресло «гоанны», в обычных условиях довольно комфортабельное, причиняя тем самым дополнительные неудобства.

Вдобавок, в Косте не ко времени взыграл бес неповиновения. Ну, не настолько, чтобы начисто попрать все кодексы и инструкции. Однако же, он побудил Костю откинуть забрало «галахада», дабы вдохнуть чистого воздуха полной грудью… В итоге было наглядно продемонстрировано, что, возможно, означенные инструкции придумываются не всегда идиотами, но как раз для дураков. Раскаленный воздух рвал горло почище акульей кожи. И не так досаждала безумная жара – с ней справлялись встроенные терморегуляторы, да и сам Костя предусмотрительно отрегулировал свой теплообмен, – как проклятый песок. Мгновенно набившийся в рот, в уши и, самое подлое, за шиворот.

Платформа прытко неслась над серой пакостью, ныряя в ложбины между сеифами. Спутник Кратова в этом путешествии, картограф Гвидо Маони, молча клевал наглухо задраенным шлемом в кресле пассажира. Ему в своем «галахаде» было прохладно, покойно и уютно. Как улитке в раковине.

«Что я злюсь? – думал Костя. – Все детство провел в пустыне. По уши в песке. Вырос там, можно сказать, как саксаул! Если вспомнить, каким я заявлялся домой с гулянок – мама всегда ждала меня с пылесосом наперевес… Вроде бы радоваться должен, что на чужой планете немедля угодил в привычные, родные условия. Так нет же! Сижу, как идолище поганое, исхожу адской смолой, которую того и гляди выплесну на товарищей. Старших по возрасту и опыту, между прочим. Старательно, умело и, главное, безропотно исполняющих свой профессиональный долг. И не преступающих всуе ни единого из существующих предписаний. В отличие от отдельных своенравных долдонов…»

Он прислушался к себе – не обрела ли новые силы симпатия к коллегам по миссии. Обрела, но, к сожалению, не ко всем. Имелись на то причины. По преимуществу субъективные, как ни стыдно было это признавать.

«Конечно, долдон ты, братец, – подумал Костя с чувством. – У, долдонище! Упрямое и неумное.

Насчет ночлега со скотиной – это, конечно, преувеличение. Ибо практически никто из моих коллег таковой не является. По определению… А в целом все верно. Поделом вору и мука».

– Гвидо, – позвал он тихонько. – Давай поговорим, а?

Картограф сонно хрюкнул.

…Миссия на Псамму первоначально насчитывала сто шестьдесят человек и тридцать восемь кораблей. В ее задачи входило подробное картографирование и разведка недр. Лежащее на поверхности в специальном изучении не нуждалось: серые пески являли собой продукт дробления вполне тривиальных осадочных пород, каковое состоялось еще в те давние времена, когда Псамма обладала открытыми водоемами. Что она действительно ими обладала, сомнений не вызывало. Что до флоры, то синяя колючка, с разнообразной густотой покрывавшая пространства между сеифами, хозяйственного интереса не представляла. Фауна же – заурядные инсектоидные формы – привлекала только немногочисленных экзобиологов.

В общем, обычная исследовательская миссия, каких тысячи и тысячи во всех уголках Галактики.

По мере завершения своего участка работ корабли один за другим покидали планету. Сейчас их оставалось на Псамме не более десятка, разделенных тысячами километров нагой пустыни.

Кратов был драйвером одного из этих кораблей, принадлежавшего к классу «малый марабу», он заключил с миссией контракт на шесть тысяч энектов. И он отработал эту немалую сумму до последнего пунктика своим потом, кровью и нервами.

Двое звездоходов, Гвидо Маони и экзобиолог Курт Фрост, оказались славными людьми, простыми и приятными в общении. Звездоход всегда поймет звездохода… Третьим был ксенолог Сергей Эдуардович Варданов. Всю дорогу от галактической базы до планеты он молчал, а в редкие моменты, отверзая уста, обнаруживал себя редкостным занудой. Едва только корабль коснулся песков, как он вырвался в главные персонажи. И с той поры воспрещалось всякое вольнодумство в обхождении с местной биосферой. Варданов строго следил, чтобы наложенные им табу неукоснительно соблюдались. Опытные Фрост и Маони не впервые сталкивались в полетах с ксенологами и отнеслись к этому явлению философски. Кратов же по молодости пытался бунтовать. Поэтому все шишки перепадали исключительно ему.