Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок)

Вдруг я пришел в себя от нескольких глотков свежего воздуха. Неужели мы выбрались на поверхность?

Нет! Это Консейль и Нед приставили ко мне свой дыхательный аппарат, где еще оставалось немного воздуха.

Я посмотрел на часы. Было уже одиннадцать часов утра.

Значит, уже 28 марта.

«Наутилус» шел со скоростью сорок миль в час.

Где был капитан Немо? Или он сам задохнулся? Что стало с его экипажем?

Манометр показывал, что мы были всего в двадцати футах от поверхности. Нас отделяло от нее только ледяное поле. Нельзя ли было как-нибудь проломить его?

«Наутилус» сделал эту попытку. Я почувствовал, что он принимает наклонное положение, опустив корму и приподняв кверху нос.

Я прислушивался, как он то отплывал, то снова таранил лед, как трещало ледяное поле…

Наконец лед был пробит, и мы очутились на поверхности!

Чистый морской воздух хлынул в салон.

Я не помню, кто меня вытащил на палубу.

Все мы словно ошалели от наслаждения. Все вдыхали полной грудью живительный воздух.

— Ах, как хорош кислород! — говорил Консейль. — Как хорош! Пусть их честь изволят вволю дышать: теперь его хватит на всех!

Что касается Неда Ленда, то он ничего не говорил, но так широко открывал рот, что ему могла бы позавидовать любая акула.

Скоро мы совершенно пришли в себя.

Оглянувшись кругом, я увидал, что мы одни. Ни единой души из экипажа. Нет даже капитана Немо. Странные моряки «Наутилуса», видимо, удовлетворялись тем воздухом, который циркулировал внутри судна.

Я начал благодарить Неда и Консейля.

— Вы сохранили мне жизнь, — сказал я. — Спасибо вам: вы сами рисковали задохнуться, а мне отдали свой воздух!

— Не стоит и говорить об этом. Ведь ваша жизнь нужнее, профессор, — ответил Нед, — потому что она полезнее. Вы человек полезный, а мы…

— Нет, Нед! Ваша полезнее! Вы человек добрый, честный, благородный…

— Хорошо, хорошо, профессор, — отвечал смущенный канадец, — хватит.

— А ты очень страдал, Консейль? — спросил я.

— Не очень, с позволения их чести. Конечно, я задыхался, но со временем, я полагаю, к этому бы привык.

— Друзья мои! — сказал я. — Теперь мы навсегда… теперь мы никогда… Одним словом, я ваш должник!

— Мой, Аронакс? — спросил Нед Ленд. — Ну так я вами распоряжусь!

— Как? — спросил Консейль.

— А так, что утащу вас с этого проклятого «Наутилуса»!

— А куда мы идем? — спросил Консейль.

— Мы направляемся к солнцу, а здесь солнце — это север.

— Это верно, — подтвердил Нед Ленд. — Но вопрос в том, идем мы к Тихому океану или к Атлантическому, иначе говоря, к морям судоходным или безлюдным?

На это ответить я не мог, опасаясь, что капитан Немо поведет нас к тому обширному океану, который омывает Азию и Америку. Он этим путем завершил бы свое кругосветное подводное путешествие и пришел бы обратно в те воды, где «Наутилус» пользовался полной свободой. Если же мы направляемся к Тихому океану и окажемся вдали от обитаемой земли, что станется с проектами Неда Ленда?

В этом нам предстояло вскоре удостовериться. «Наутилус» шел быстро, мы перешли Южный полярный круг, обогнули мыс Горн и 31 марта в семь часов вечера очутились против южной оконечности Америки.

Все выстраданное к этому времени было забыто. Долгое пленение среди льдов изгладилось из нашей памяти, и мы стали думать о будущем. Капитан Немо не появлялся ни в гостиной, ни на палубе. Я следил за направлением «Наутилуса» по отметкам на карте, которые делал помощник капитана, и в тот вечер, к великой моей радости, стало очевидным, что мы возвращаемся на север по Атлантике.

Я сообщил Неду и Консейлю о результате своих наблюдений.

— Хорошая новость, — сказал канадец. — А куда идет «Наутилус»?

— Не знаю, Нед.

— Неужели капитан после Южного полюса захочет попасть на Северный и вернется в Тихий океан через знаменитый Северо-Западный проход?

— От него всего можно ждать, — сказал Консейль.

— В таком случае мы ему не спутники! — заметил канадец.

— Как бы то ни было, — продолжал Консейль, — капитан Немо — молодец, и мы не пожалеем, что были с ним знакомы!

— Особенно когда с ним расстанемся! — добавил Нед Ленд.

На следующий день, 1 апреля, «Наутилус» всплыл на поверхность. За несколько минут до полудня мы видели берег на западе. Это была Огненная Земля, открытая Магелланом и названная им так по обилию столбов дыма, которые поднимались из туземных хижин. Огненная Земля — архипелаг, раскинувшийся лье на тридцать в длину и на восемьдесят в ширину, между 53° и 56° южной широты и 67°502 и 77°152 западной долготы. Берег показался мне низменным, но вдали возвышались отвесные горы. Передо мной мелькнула даже гора Сармиенто высотой две тысячи семьдесят метров над уровнем моря. Имеющая вид пирамиды, эта гора состоит из сланца, и ее остроконечная вершина предвещает хорошую или плохую погоду, смотря по тому, задернута она облаками или видна ясно, как сообщил мне Нед Ленд.

— Отличный барометр, мой друг, — сказал я.

— Да, барометр хоть куда! Ни разу он меня не обманул, когда я ходил по изгибам Магелланова пролива.

В это время вершина отчетливо выделялась на фоне неба.

Это предвещало хорошую погоду.

И предвещание сбылось.

«Наутилус», погрузившись под воду, приблизился к берегу, вдоль которого прошел несколько миль. Сквозь иллюминаторы я видел длинные лианы гигантских фукусов, водорослей с грушевидными пузырями, несколько видов которых были представлены в приполярных морях. Их гладкие и клейкие стебли достигают трехсот метров в длину, они толще указательного пальца, очень прочные и служат нередко причальными канатами для судов. Водоросль, известная под названием вельпа, устилала дно своими листьями длиной фута в четыре. Тут гнездились и находили пищу мириады крестовидных моллюсков, морских раков и каракатиц. Здесь же выдры и тюлени роскошно обедали, по английской моде заедая рыбу морскими овощами.

По этим роскошным, плодовитым глубинам «Наутилус» летел с предельной скоростью. К вечеру он подошел к Фолклендским островам, и на следующее утро я увидел горные вершины этих островов. Глубина моря была средняя, и я подумал не без основания, что два больших острова, окруженных множеством маленьких островков, должны были когда-то быть частью Магелланова материка. Фолкленды были, вероятно, открыты знаменитым Джоном Девисом, который их назвал Южными Девисовыми островами. Впоследствии Ричард Хоукинс переименовал их в острова Девы Марии. В начале XVIII века их стали звать Мальвинами французские рыбаки из Сен-Мало, и, наконец, англичане, владеющие ими ныне, назвали их Фолклендскими островами.

Мы здесь достали сетями прекрасные водоросли, в том числе замечательный фукус, ствол которого был облеплен ракушками превосходного вкуса. Дикие гуси и утки стаями прилетали на палубу и скоро перешли в нам на камбуз. Из рыб меня особенно привлекли бычки двадцати сантиметров длиной, усеянные беловатыми и желтыми пятнами.