Даниэль Смушкович - Зазеркальное утро

Шприцы нашлись в шкафчике, там же и жуткие иглы. Эйела как могла прокипятила их в кастрюле, уже приспособленной Реттом для этой цели, на газовой плитке. Девушка приготовила все необходимое, разложила на чистой скатерти. И неожиданно заколебалась. Картина наполняющегося кровью шприца настолько живо встала перед ее глазами, что желудок тошнотно дернулся, как раздавленный червь, кислая дрянь подступила к горлу. Тело окатила мерзкая слабость.

Эйела решительно накинула жгут на руку, потянула... и конец жгута выскользнул, больно ударив по голой коже. От души чертыхнувшись, девушка повторила попытку - с тем же результатом. Пришлось зажать конец резиновой ленты в зубах, но посреди процедуры Эйелу разобрал смех - как же, наверное, нелепо она выглядит, сражаясь с медицинским жгутом - и все пришлось начинать сначала.

Наконец ей удалось закрепить жгут на плече достаточно туго, чтобы пальцы начали тяжелеть. Вены проступили под кожей невидимо, но заметно наощупь. Эйела представила, как она одной рукой пытается вставить иголку в обычное место укола, и ей сделалось совсем дурно. Она нашарила плотный шнурок чуть выше запястья, протерла кожу вонючим дезраствором и, прикрыв глаза хотелось зажмуриться, но неизвестно, куда бы она в таком случае загнала иголку - вонзила острие в кожу.

Странно, но первым ощущением был тугой прокол - игла пробила кожу. Потом ранка заныла. Эйела чертыхнулась еще раз для поднятия духа и, пощупав, как рекомендовал справочник, место укола, ткнула иглой глубже. Снова это странное чувство, когда игла пробивает стенку сосуда; и закапала на клок мокрой ваты темная кровь.

Борясь с тошнотой, Эйела набрала в шприц втрое больше собственной крови, чем советовалось вводить сыворотки. Потом проделала те же операции с Реттом. А потом сидела у его постели до ночи. Лихорадка не унималась, и Эйеле пришлось повторить переливание при свете фонаря.

К утру состояние пациента - именно так Эйела начинала думать о бывшем фельдшере - не улучшилось, но и перехода в третью стадию, которого она так боялась, не произошло. Ретт все так же бредил, тихо бормоча что-то до такой степени жалкое, что Эйела заткнула уши пробками из бинтов и корпии - вата почему-то не удерживала звук. Пришлось делать третий укол, а к обеду, когда девушка окончательно уверилась, что вводимых доз не хватает - и четвертый. Бегая за водой, Эйела пыталась подсчитать, сколько в человеческом теле крови, и надолго ли ее хватит. "Пробирка в человеческом облике", с иронией думала она о себе, волоча неподъемное ведро. Есть ей не хотелось - она и не ела. В предыдущей жизни - той, что кончилась на прошлой неделе - Эйеле и в голову не пришло бы, что можно не есть два дня. Сейчас это не казалось ей странным. Во всяком случае, экономилось время. А силы... сил хватит.

Каждые три часа, предупреждаемая старым, дребезжащим, точно трактор, будильником, она откачивала еще один шприц собственной крови и вводила темную жидкость Ретту. Ей уже не было ни страшно, ни противно. Уже на восьмом или девятом уколе, листая зачем-то "Основы терапии", Эйела случайно обнаружила, что группы крови, оказывается, бывают разные. Вот тут ей стало страшно по-настоящему. Не совпади случайно ее группа крови с группой Ретта, она угробила бы своего пациента не хуже лихорадки. Она продолжала делать уколы - вечером, ночью, утром. Постепенно температура у Ретта спала, но в сознание он так и не приходил. Это показалось Эйеле плохим признаком.

К полудню следующего дня девушка впала в тупое отчаяние. На Ретте вновь можно было жарить оладьи; исколотые сосуды левой руки Эйелы рвались при попытке ввести иглу, оставляя под кожей громадные отвратительные синяки. Пришлось перейти на правую руку, неуклюже и медленно вкалывая иглу ноющей от уколов левой. Точно в трансе, девушка таскала ведра с водой, делала уколы, переворачивала больного, обтирала холодной водой. Когда выпадала свободная секунда, она уже не читала - просто садилась и тупо смотрела на испещренное розовыми и белыми пятнами лицо Ретта.

Вечер, как и положено летнему вечеру, прохлады не принес, но почему-то девушка почувствовала облегчение. Сон, с которым она боролась весь день, ушел - она так умоталась, что, даже позволь ей кто-то прилечь, она не сомкнула бы глаз. Оставалось только делать уколы и молиться.

Ретт открыл глаза неожиданно, хотя, подумав, Эйела могла бы еще за пару часов до этого сообразить, что пациент идет на поправку - спал жар, дыхание стало менее глубоким, но ровным, прекратились метания по кровати, бредовое забытье перешло в сон. Просто девушка слишком устала, чтобы думать.

Некоторое время Ретт оглядывался по сторонам, а потом меланхолично заметил в пространство:

- Ну, если это тот свет, то он и впрямь страшен.

Эта фраза стала последней каплей. Эйела медленно опустилась на табурет, прислонилась к стене и заснула на месте.

Когда сон отпустил ее, она обнаружила себя уже не на табуретке, а на кровати - к счастью, в этот раз Ретт не стал раздевать ее догола, рассудив, очевидно, что нужда в этом отпала. Бывший фельдшер сидел рядом, и на лице его застыло враждебно-недоуменное выражение. Видно было, что за прошедший день - а в окно лился пламенный вечерний свет - Ретт потрудился на славу. В страшные дни его болезни все силы девушки уходили на то, чтобы таскать воду и ухаживать за лежащим без сознания Реттом, и никакой уборки она не делала. Теперь комната была отдраена до блеска, медицинские принадлежности убраны вместе с мусором, а на тумбочке вместо стерилизатора красовалась огромная чашка с бульоном.

- Лежи, - грубо бросил Ретт, предупреждая ее попытку встать. Эйела покорно лежала, пока он кормил ее бульоном концентратным, конечно, да вдобавок с каким-то странным привкусом, но после двух дней голодания и такой казался ей прекрасным.

- Зачем ты это сделала? - спросил Ретт, отбрасывая пустую чашку в сторону. Эйела испугалась, что по полу брызнут осколки, но стойкая посудина только брякнула и откатилась в угол.

- Зачем?

- Как - зачем? Ты ведь...

- Я - это другое дело, - произнес Ретт таким тоном, что Эйела как-то сразу поверила - для него это действительно другое дело. - Но теперь я у тебя в долгу. Что мне очень неприятно.

- Ты предпочел бы умереть? - съехидничала Эйела, уже догадываясь, что он ответит.

- Да. Предпочел бы.

- И что же я тебе такого сделала? - с горечью спросила Эйела. - За что ты так меня ненавидишь? За то, что спасла тебя? Или за то, что осмелилась остаться с тобой в одном городе? Или просто за то, что я женщина?

- У тебя мания величия, - ответил Ретт. - Я тебя НЕ ненавижу.

- Почему же ты тогда такой мерзавец? - вспылила Эйела, раздраженная тем, что ей никак не удавалось пробить броню этого паршивого лиига.