Наталья Соколова - Захвати с собой улыбку на дорогу

На улице, что спускалась к порту, дул пронзительный свистящий ветер. Здесь всегда было холоднее, чем в центре. Высокие узкие дома, поставленные как-то вразнобой, светились редкими квадратиками окон. Ветер нес обрывки газет, клочки хлопка, запахи порта.

Нищий на углу отделился от стены. Человек привычно опустил правую руку в карман, но нищий неожиданно спросил обыкновенным, не нищенским, усталым голосом: "Который час?" Видимо, хотел знать, не пора ли возвращаться домой. После этого подать ему оказалось просто невозможно.

И оба смутились оттого, что сместилось привычное, установленное.

Дом-Игла, как всегда, дрожал от глухого гула станков.

У входа стоял часовой. С недавних пор по личному распоряжению Главы Государства была введена военизированная охрана дома и ангара. Кроме того, Глава Государства распорядился, чтобы чертежи Зверя существовали только в одном экземпляре (на каждом листе была государственная печать и подпись Главы Государства) и чтобы они постоянно находились в специальном сейфе в наглухо закрытой комнате.

Прежде чем подняться к себе наверх, Человек решил заглянуть к Зверю. Субботний вечер, канун праздника, надо посмотреть, как ведет себя дежурный, все ли в порядке.

Он вошел в ангар. Зверь отдыхал, уложив на лапы топорную голову, занавесив шторками глаза. А в стороне сидела Русалка, подперев кулаками щеки, и сквозь свесившйеся волнистые пряди волос, как сквозь дождь, смотрела на Зверя. Ее светлые колдовские глаза были задумчивы и печальны.

Человек спросил, что она здесь делает - ведь дежурить должен был другой.

Да, другой, но он упросил ее отдежурить за него. Суббота, у него вечеринка.

- А вы? Вам не жаль субботы?

- Нет. Мне все равно.

Ее тонкая фигурка в черном, как будто траурном платье, без всяких украшений, кроме растрепавшихся русых кос, представляла удивительный контраст с голубым атласным великолепием самодовольного отца, у которого он только что побывал.

- Что с вами? - спросил Человек просто и спокойно, без обидной участливости.

Она подняла тонкие брови.

- Я больше не верю. Не верю в бога.

- В какого? С бородой и в простыне?

Нет, в этого она верила, только когда была совсем маленькой девочкой.

- Я не верю в провиденье. В высшую силу и высшую мудрость. В бессмертье.

- Надо верить в человека, - сказал Человек мягко.

- Не знаю. Мне кажется, в тот день рухнула всякая вера. Самая возможность веры... А теперь меня посещают странные мысли. Вот взять и лечь в постель с Учеником. Почему бы нет? Не все ли равно? Какое это имеет значение? А потом лечь с этим мерзким вице-президентом, который ходит к нам в дом и смотрит на меня, как кошка на сало. - Она сделала неумело-развязный жест, это вышло у нее по-детски. - И все-таки что-то удерживает. Что же это?

- То, что удерживает... Вот в это и верьте. - Человек, чуть улыбаясь, осторожно положил ладонь правой руки на ее наклоненную голову. - И все будет хорошо.

Добиться для Человека приема у Главы Государства не удалось. Возможно, что президент не особенно настаивал - он был осторожен, дальновиден, привык учитывать все последствия. Девяностолетний Математик, шамкая и расслабленно улыбаясь, при случае отдал конверт Главе Государства в собственные руки.

8. ЧТО ТАКОЕ ЛУРДИТ

Шло следствие по делу восьмидесяти. Они по-прежнему сидели в крепости на Проклятых островах, без переписки, без свиданий, без всякой связи с внешним миром.

Человек очень долго не получал от первого министра ответа на свое письмо. Что ж, видно, правильно сказал тогда президент - у первого министра хватало забот и неприятностей.

На юге тлело, разгоралось что-то очень похожее на крестьянскую войну, правительство официально объявило о посылке войск в южные районы.

Наконец на имя Человека пришла вежливая бумага, подписанная одним из секретарей первого министра: "Ваше письмо получили, переслали в прокуратуру. Если прокуратура найдет нужным..." Это был замаскированный отказ. По-видимому, больше ничего нельзя было сделать.

Человек молча показал бумагу Ученику. О чем тут говорить?

Но вот однажды Глава Государства прислал за Человеком рослого адьютанта с запиской: он приглашал его немедленно приехать. Адыотант был предупредителен и настойчив, сам помог Человеку снять рабочий халат, разыскал академический черный сюртук, посоветовал приколоть рубиновое алое сердце - высший орден страны. В его почтительности было что-то почти угрожающее.

- Я поеду с вами, - сказал Ученик.

- Глупости. Зачем это нужно?

- Я поеду. В крайнем случае просто посижу внизу в машине. Дождусь вас.

Взгляды их встретились.

- Хорошо, - Человек угловато пожал плечами, - поезжай.

На площади танцевали. Вихрились юбки, стучали тонкие каблуки и толстые подметки.

Плывет моя лодочка без паруса.

Пускай.

Меня бросила моя девочка еще год назад.

Ну и бог с ней.

Жизнь не вышла, не получилось, не вытанцевалась.

Наплевать!

Я пью на свои - редко и на чужие - часто.

Вам что за дело?

Хорошо, что некому обо мне плакать.

Повезло...

Человеку пришлось очень долго ждать в большой холодной приемной с длинным рядом узких вытянутых зеркал в простенках между окнами. Адъютант подбегал и извинялся - непредвиденные обстоятельства, государственные дела...

В окружении премьера стало еще больше военных всех рангов, преимущественно полковников и генералов. Везде, где только можно, были понатыканы десантники, стоявшие по стойке "смирно", рука на кобуре, с бесстрастными, отсутствующими лицами. Они отражались в зеркалах, множились, дробились, казалось, что их тут тысячи, что дом кишит ими, как крысами.

Что-то неуловимо изменилось со времени визита первого министра к Человеку. Шаги всех этих полковников и генералов стали мягче, шуршание бумаг тише, как-то почтительнее круглились спины, а когда раздавался негромкий звонок, то все они вытягивались в струнку и поворачивали голову в одну сторону, причем на лицах появлялось общее выражение слепой собачьей преданности. Это выражение было ноййнкой.

- Прошу вас...

Человека провели в следующую маленькую комнату для ожидания. За белыми с золотом двустворчатыми дверями слышался голос премьера, его шаги. Провожая посетителя, он неожиданно показался на пороге, все такой же элегантный, только немного более изношенный, с еще дальше отступившими назад заливами большого лба. Посетитель низко кланялся, пятился к выходу, видна была только согнутая спина.

Легким движении кисти премьер пригласил Человека зайти.

- Не успели обыскать, - сказал адъютант, белея, теряя всю свою почтительную наглость. - Одну минуту...

Обыск? Во Дворце Республики? Это тоже была новинка.

Человек почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо,