Наталья Соколова - Захвати с собой улыбку на дорогу

- Газета вчерашняя, - сказал Человек, теребя бородку.

- Да.

Значит, не показали, потому что не хотели волновать перед ответственным погружением. Что ж, он, пожалуй, поступил бы так же.

В списке арестованных был один из братьев Ученика. Это Человек обнаружил уже дома, перечитывая список.

Совет профсоюзов выразил протест против ареста восьмидесяти. Письма в их защиту прислали многие деятели науки и культуры. В ответ на это первый министр дал приказ разогнать мирную уличную демонстрацию студентов и Национального Союза передовых женщин - "по возможности без применения оружия". Когда из толпы раздались выкрики: "Долой произвол", "Долой тирана" (вероятно, это была провокация), - десантники разломали ограду парка, потеснили толпу большими квадратами чугунной решетки, загнали в метро, а потом кидали сверху эти квадраты на головы тесно прижатых, стиснутых в узком пространстве людей...

В этот час Человек со Зверем были на стартовом поле на дне воронки. Было решено изменить технологию спуска, и Зверь репетировал новый вариант, а Человек с помощью приборов контролировал угол погружения.

Неожиданно раздался резкий треск реле, и Зверь сказал, как всегда, точно и бесстрастно:

- Происходит что-то отвратительное,

- Ты о чем это? - не понял Человек.

Зверь повторил слово в слово то же самое, только еще медленней, как будто разделяя слова точками.

- Происходит. Что-то. Отвратительное.

- Где?

- На Центральной площади. - Слуховой аппарат Зверя был несравненно более совершенным, чем человеческий. - На Центральной площади. У метро. Да, у метро. Ты не слышишь? Я слышу. Крики... - Зверь как-то передернулся, поежился, зябкая дрожь пробежала по его толстой коже. - Уведи меня в ангар. Я хочу в ангар. - Он обращался прямо к Человеку, хотя обычно его приводили и уводили другие. - Не хочу оставаться тут...

Когда Человек поднялся к себе в кабинет, на диване сидел президент академии. Под глазами у него набрякли мешки, в углах рта выступили резкие морщины, верхняя губа крепким треугольником налегла на нижнюю, отчего лицо утратило выражение благодушия. Это был президент, только лет на десять старше.

- Где Русалка?

- Не знаю, - сказал Человек. - Не видел ее сегодня.

Он вызвал Ученика.

- Едем, - сказал Ученик. - Она там.

Машину не хотели пропускать, президент каждый раз махал парламентским удостоверением, зверски ругался, и верхняя губа все крепче ложилась треугольником на нижнюю, придавая лицу жестокое, грубое выражение. И десантники расступились, должно быть ошеломленные неукротимой яростью этого большого представительного человека в форменном академическом сюртуке с орденами и медалями по борту.

Когда подъехали к Центральной площади, Человек закрыл глаза, чтобы не видеть трупов, которые грузили на автофургоны с рекламными надписями мебельной фирмы: "Спальня для новобрачных - только у нас". Откуда-то сверху стреляли - потом он узнал, что студенты засели на колокольне с охотничьими ружьями. Ругаясь, президент велел шоферу ехать по самой середине площади, где пули так и свистели. Он встал во весь рост в открытой машине и упрямо стоял, показывая дорогу.

У здания телеграфа на белой тряпке красным было крупно написано: "Медики, все сюда!" Тут оказывали первую помощь.

- Как страшно изуродованы! Господи, чем это? - ужаснулся Ученик (подробности происшествия еще не были известны) .

Президент ничего, казалось, не видел, стремился вперед, только иногда спотыкался у женского трупа, подымал угол простыни.

Они нашли ее в большом телеграфном зале - она делала перевязку старику, раненному в живот.

- Жива-а! - по-дикарски завопил президент, хватая дочь за плечи, вцепляясь в нее. - Идем. Немедленно идем отсюда, слышишь?

- Никуда я не пойду. - Она подняла бледное лицо - бледнее белой повязки, которая стягивала ее волосы. - Помоги... Подержи его... Да не так. - Ученик сделал то, что она просила. - О боже! - Старик хрипел, задыхался. - И этот...

Обратно ехали, когда уже вечерело. Русалка билась в машине, как пойманная птица, она казалась невменяемой и все твердила:

- Что же это? Как же? Я так ему молилась, так просила. Глухой бы услышал... Там были дети, дети! Вы понимаете - дети...

По городу расклеивали манифест. Он открывался словами: "Демократия и свобода - это для нас сегодня непозволительная роскошь". Первый министр объявил себя Главой Государства с неограниченной властью, отменил предстоящие выборы в палату депутатов, а существующую палату распустил.

Начиналась эра открытой диктатуры.

Русалка все рвалась куда-то, не слушала, что говорил отец, обматывала шею косами, как будто хотела удавиться.

Вдруг она точно проснулась, увидела Человека и потянулась к нему.

- Отвезите меня... к Зверю. Не могу с людьми. С людьми мне страшно.

- Мне тоже, - тихо сказал Человек.

7. ПРОТЕСТ ШЕПОТОМ

Падали мягкие, слабые хлопья снега и тут же таяли, растоптанные ногами, разъезженные шинами. Было сыро, знобко, пахло не зимней свежестью, но прелью, талью. Был канун рождества, в витринах стыли елки, окованные сверкающими цепями, плачущие смолой, и лежали распиленные пополам рождественские поленья, из которых веером выпадали модные чулки телесного цвета (таких давно не носили) в блестящих прозрачных пакетиках.

Красный тлеющий шар солнца в сизом дымчатом кольце, похожем на кольцо Сатурна, снижался над крышами.

Однорукий прохожий с пустым левым рукавом, засунутым в карман пальто, с бледным скуластым лицом, обрамленным понизу темной скобой бородки, остановился и постучал металлическим молотком по дубовой резной двери особняка, на которой были в изобидье разбросаны головы Горгоны-Медузы, вазы с фруктами и отёчные крылатые младенцы.

- Президент академии у себя?

- Никого не принимает. Очень болен.

Человек написал на листке блокнота несколько слов и сказал, что подождет ответа. Его тут же пригласили наверх.

Президент сидел у огромного электрического камина, оформленного в стиле ранней немецкой готики, в стеганом голубом халате, положив на скамеечку, обмотанную махровым полотенцем, ногу. Увидев Человека, он стянул полотенце и поставил ногу на пол.

- Так это действительно ты? Я думал, не обман ли... Садись, старик. Для всех я при смерти, но, конечно, не для тебя. И буду при смерти, - он посчитал на пальцах, - вторник, среду, четверг, первую половину дня.

Он был все тот же прежний президент, благодушно-барственный, снисходительный, довольный собой и миром.

- Кретины! Задницы! Затеяли от академии письмо, восхваляющее Главу Государства, где они его благодарят - да, да, благодарят - за арест восьмидесяти, за июльское избиение - ну et caetera. А в конце - последний перл: просят баллотироваться в академики.