Роман Солнцев - Очи синие, деньги медные

Спал, накрывшись с головой, и грезил музыкой... И до сих пор он так спит, и до сих пор грезит. И всю жизнь ночами мерзнет...

2. СОН САБАНОВА

И вот иду я, как по льдинам, по облакам - и я предстал перед суровым властелином всех этих рек, огней и скал.

Похож он чем-то на Толстого, и на Бетховена похож. В одной руке - святое слово, в другой сверкает дух, как нож!

Я лепечу ему: скажите, мы Вашим движимы умом, иль в муравьином общежитье своими мыслями живем?

Заранее, скажите, Боже, любая пишется судьба, иль я могу свободно тоже, как Вы, туда лететь, сюда?

Иль все обман - и труд напрасный, и это только сны мои. Я как машина в день ненастный не выскочу из колеи.

Иль есть простор, пусть малый, право, как у боксера, что в углу подныривает влево, вправо - и выскочил... и я могу?!

И рек Господь страшнее грома, да так, что онемел я весь: ты не доволен кровом дома? В тебе к чужому зависть есть?

В тебе от злобы кровь застыла? Что' гнешься, аки ствол свечи? Уж не мечтаешь ли постыдно прелюбодействовать в ночи?

Или воруешь? В тайном блуде и пьянстве тратишь жизнь свою? Но есть вокруг святые люди - не любишь их? - Я их люблю.

Я всех люблю и всех жалею. Но я хотел бы все же знать могу ль пойти тропой прямее, куда никто не станет звать?

Могу ль дерзнуть на то, о чем я мечтаю в самом сладком сне? Иначе жизнь моя никчемна - как с черным спрутом на спине.

Иначе жизнь моя нелепа - я тридцать лет в толпе плетусь?.. Но потемнев, молчало небо. Пила и пела наша Русь.

А может, сами сочинили мы Бога?.. Людям нужен стыд, и нужен тот, кто в страшной силе нас всех, безмолвствуя, простит?

А чтоб ступни его весомей - он должен выше быть людей... И снится мне земля соломой - с пожаром мчащимся по ней...

3.

Детский приют располагался в двухэтажном деревянном доме, обитом зелеными плашками в "елочку". Одна из стен - левая, если смотреть с улицы, с пустыря, - выпучилась, словно там некий карман, куда дети насовали всякого своего добра. Дощатая крыша также казалась зеленоватой, но не от краски - от плесени и наросшей травы. Зато над ней горделиво торчала самодельная телеантенна и вертелся флюгер с жестяным петушком.

Ворот не было - от них сохранились выщербленные кирпичные столбы, между которыми стояла женщина средних лет в белом халате, с ячменем на левом глазу и шерстяной ниткой на правом безыменном пальце. Она держала в руке пучок желтых хризантем.

- Вы Сабанов? - Она протянула человеку со скрипкой цветы. - Вера Александровна. - Мятое доброе ее лицо улыбалось. - Мы уж боялись, что не придете... Дети так готовились.

По скрипучей деревянной лестнице, где некоторые истертые ступени напоминали седла, они поднялись на второй этаж.

- Сразу к людям? - волнуясь, спрашивала воспитательница. - А может, вам что нужно? Вы скажите!

- В каком смысле? - нахмурился Андрей. Проклятая память... Почему-то вспомнилась знаменитая фраза Державина, которого лицеисты с благоговением ждали в зале, а он, появившись, с порога: "А где тут у вас, голубчики, нужник?"

- Нет, нет, - повторил Андрей. - Мне ничего не нужно, я сразу.

Вошли в большую комнату. Увидев дядю с футляром, дети вскочили и зааплодировали. Андрей, смущенно озираясь, кланялся. Видимо, это их "красный уголок" - висят портреты Ломоносова, Гагарина, Ельцина и Александра Матросова ( с каких же времен он сохранился тут - точно такой висел в школе у Андрея?..) И конечно, неизбежный лозунг, начертанный зубной пастой на красном ситце: "Учиться, учиться и учиться!" Фамилия Ленин стерта, почти не угадывается - на этом месте клубится лишь бледное облачко.

Знали бы они, какая буря спит в этом облачке..

Андрей достал скрипку и смычок. Дети замерли. Собираясь в приют, Андрей надел свой единственный приличный костюм с заштопанным еще Людмилой левым локтем, но был, конечно, без галстука - хомуты на горле мешают работать. Впрочем, любимую "бабочку" вишневого цвета нацепил бы для важности, да потерял на каких-то поминках еще зимой...

Среди детишек, которые сидели поближе, Андрей сразу выделил для себя главного слушателя (он всегда так делал) - мальчика лет шести-семи в сиротской белой рубашке. Стриженый наголо, красноухий малыш уставился на гостя с трогательной гримаской - вот-вот расплачется. Наверное, любит музыку.

- Дети, вот это - скрипка, вы, конечно, знаете. Она из дерева и струн, как гитара. Когда-то считалась вульгарным инструментом простого народа. Но постепенно все поняли - это божественный, самый таинственный источник наслаждения. Она может петь, как человек... - Андрей повел рукой, и нежная мелодия пролетела по комнате. - Может - как флейта. - Андрей приложил смычок в самом низу, у подставки - и возник свистящий звук... А если вот эту штуку надеть сверху... гребешок... - Он посадил на струны сурдинку. - Голос у скрипки становится тихий, ласковый, как у мамы... - Ох, зря он сказал, как у мамы. Сразу глаза у детей намокли. И торопясь отвлечь музыкой повеселей, Андрей заиграл менуэт Боккерини...

Дети слушали, затаив дыхание, открыв рты, а стриженый мальчик - весь точно обмирая, наклонился вперед, веки как у птички легли на зрачки... И когда Андрей закончил, и все захлопали в ладоши, он не сразу опомнился и тоже захлопал зябко согнутыми ладошками.

В детстве Андрей точно так же обостренно воспринимал музыку. Не отходил от радиотарелки. А когда мама привезла из города патефонную пластинку и под иглой сверкающий страшный оркестр и хор грянули что-то мучительное и мрачное из оперы "Мефистофель", Андрей, корчась, лег на пол, словно ему в живот ткнули гвоздем... Его трясло, как электрическим током.

Исполнив для детей вокализ Рахманинова, скрипач увидел - бледный мальчишка спрятал от холода и переживаний руки меж коленками. И Андрей заиграл песенку про Антошку, которого зовут копать картошку...

А ведь у Сабановых мог быть такой сынок. И уже намечался ребенок, засветился, как новая звезда в космосе... Но скудость жизни и устойчивое неверие Люси в талант мужа привели к беде - жена тайком сбегала в больницу... Если бы хоть немного помедлила!.. В связи с неким новым праздником демократической России городские власти пошли на неслыханный шаг - дали музыкантам филармонического оркестра квартиры. И им, Сабановым, тоже выделили, и они с Люсей, не веря в свое счастье, переехали - да что "переехали"?!. Пешком перебрались - с улицы на улицу - из общежития химзавода в светлую двухкомнатную квартиру с кухней и ванной.

Но что-то уже надорвалось в их отношениях. Люся ночами плакала, а днем злилась по любому поводу. И глядя однажды на ее пухлое кошачье лицо, Андрей вдруг понял, что не любит ее. И даже в иные минуты ненавидит в глубине души эти покатые плечи грузчицы пороховых мешков, квадратный зад... и особенно ее теперешние поползновения как бы поинтересоваться музыкальной карьерой Сабанова...