Эрик Рассел - Зловещий барьер. Ближайший родственник. Оса

Движение на дороге уменьшилось, а потом и совсем замерло. Тысячи оранжевых змеек взвились над погруженным во тьму Радином и ринулись в ночное небо. Еще одна вспышка в районе Камасты. Что-то длинное, черное, грохочущее промчалось над лесом, на секунду заслонив звезды, обдав жаром деревья.

Издалека доносился слабый приглушенный рокот, треск, разрывы и щелчки, а также странный неясный гул, похожий на крики тысяч людей. Моури вышел на опустевшее шоссе и уставился вверх. Звезды померкли, когда в небе появились четыре тысячи боевых кораблей космического флота Земли, уничтоженного уже три раза, если верить сирианским газетам.

Моури, как ненормальный, пустился в пляс на безлюдной дороге. Он простирал руки к небу, орал, вопил, визжал и распевал бессмысленные песни без слов и мотива. Он принялся расшвыривать все свои двадцать тысяч гильдеров, и разноцветные бумажки закружились в воздухе, как конфетти.

В то время как основные силы земного флота пронеслись мимо, несколько кораблей начали опускаться, нацелившись в землю бледными зеленоватыми лучами антигравов. Моури завороженно смотрел, как совсем недалеко от него огромная неуклюжая махина, снабженная грандиозными гусеницами, зависла как перышко на двадцати вертикальных призрачных колоннах света и мягко приземлилась под протестующий скрип рессор.

Он помчался на юг, чувствуя, как учащенно бьется сердце. Он бежал, пока не наткнулся на отряд из сорока человек. Солдаты, видимо, услышали топот и явно поджидали его. Эти парни были на голову выше Моури и щеголяли в новенькой, с иголочки, зеленой форме. В руках они держали оружие, холодно поблескивающее в звездном свете.

— Полегче, муха навозная, — посоветовал голос, прозвучавший музыкой в ушах Моури: ведь это был язык Земли!

Моури перевел дыхание. Он не обиделся на «муху». Каждый синезадый сири заслуживал такое прозвище.

Моури коснулся рукава солдата, преградившего ему дорогу.

— Меня зовут Джеймс Моури. Я не сири, хотя им выгляжу. Я землянин.

Его собеседник, высокий, сухой сержант, насмешливо ухмыльнулся:

— А меня зовут Наполеон Бонапарт. Я тоже не тот, кем выгляжу. Я император. — Рукой, в которой поблескивал пистолет, сержант ткнул в сторону Моури. — Посадите его в клетку.

— Но я же землянин! — закричал Моури, простирая руки к своим освободителям.

— Да, очень похож, — равнодушно согласился сержант.

— И я говорю на земном языке!

— Конечно. Сто тысяч навозных мух могут на нем говорить. Они думают, что это им поможет. — Сержант снова взмахнул своим оружием. — В клетку его, Роган.

Роган выполнил приказ.

Двенадцать дней Моури слонялся по лагерю военнопленных. Это был крупный лагерь, куда согнали огромное количество сири. И с каждым днем народу все прибавлялось. Узников кормили, за ними был установлен тщательный надзор — и больше ничего.

Среди его товарищей по несчастью было по крайней мере пятьдесят заключенных, которые, хитро подмигивая, уверяли, что им нечего бояться: скоро пленных рассортируют и тогда справедливость восторжествует. Эти протары утверждали, что долгое время возглавляли Дирак Ангестун Гесепт, и, без сомнения, завоеватели с Земли оценят их заслуги по достоинству Они пророчили, что земляне скоро начнут награждать друзей и наказывать врагов. Только когда трех из них задушили во сне, хвастовство и угрозы прекратились.

По крайней мере десять раз Моури пытался привлечь внимание часовых, когда рядом не было сириан.

— Эй! Меня зовут Моури, я землянин.

И десять раз он слышал в ответ:

— Как вылитый!

Или:

— Неужели?

— Один долговязый парень сказал:

— Не морочь мне голову!

— Это так, клянусь вам!

— Ты и вправду землянин, да?

— Ага, — по привычке ответил Моури на сирианском.

— Вот тебе и «ага»!

Однажды он произнес свою фразу по буквам, чтобы его правильно поняли:

— Послушайте, я з-е-м-л-я-н-и-н.

На что часовой ответил:

— Как же, очень заметно.

Наступил день, когда всех заключенных построили на плацу, в центр его вышел капитан, взобрался на подставленный кем-то ящик, поднес ко рту мегафон и рявкнул на весь лагерь:

— Есть ли здесь Джеймс Моури?

Моури резво выскочил вперед привычной ковыляющей походкой.

— Я!

И он почесался, чем вызвал явное неодобрение капитана. Усмехнувшись, офицер произнес:

— Какого черта вы не сказали об этом раньше? Мы ищем вас по всему Джеймеку. Позвольте заметить, мистер, что у нас есть дела поважнее. Вы что, онемели?

— Я…

— Заткнитесь! Вас вызывают в военную разведку. Следуйте за мной.

Пролаяв это, он проводил Моури мимо охранников у ворот лагеря к сборному домику. По дороге Моури осмелился заикнуться:

— Капитан, много раз я пытался объяснить часовым, что…

— Заключенным запрещается разговаривать с часовыми, — отрезал капитан.

— Но я не заключенный..

— Тогда что вы тут делаете? — Не дожидаясь ответа, капитан распахнул дверь домика и сообщил:

— Вот он, этот бездельник.

Офицер разведки посмотрел на Моури, оторвавшись от бумаг.

— Так вы и есть Джеймс Моури?

— Так точно.

— Ну, что ж, — сказал офицер, — благодаря субпространственному радио нам хорошо известно о вашей деятельности.

— Неужели? — польщенно пробормотал Моури. Он уже приготовился услышать в свой адрес поздравления и похвалы и гордо поднял голову, ожидая венка героя.

Офицер равнодушно зевнул.

— Такой же агент работал на Артишейне, их десятой планете, — сообщил он. — Парень по имени Кингсли. От него давненько ничего не слышно. Похоже, его схватили, и, может быть, от бедняги уже ничего не осталось.

Моури начал понимать, куда он клонит.

— А я-то здесь при чем?

— Мы забросим вас на Артишейн. Отправление завтра.

— Что? Завтра?

— Вот именно. Мы хотим, чтобы вы стали «осой». — Офицер ухмыльнулся, затем озабоченно посмотрел на Моури. — Вы как, в порядке?

— Да, — ответил упавшим голосом Моури. — Вот только что-то с головой…

Впервые за последние месяцы на палубах и во всех отсеках «Торопыги» воцарились покой, и тишина. Звездолет стоял на одной из посадочных площадок Сирипорта. Дюзы его уже остыли, обшивка была иссечена космической пылью; корабль напоминал стайера, завершившего изнурительный марафон. Да иначе и быть не могло — крейсер только что возвратился из дальнего полета, в котором отнюдь не все было так уж гладко.

И теперь, утвердившись на поле космодрома, «Торопыга» вкушал заслуженный отдых, который, впрочем, мог оказаться недолгим. Тишина и покой, покой и тишина! Ни тебе забот, ни хлопот, ни бесконечной нервотрепки полета, в продолжение которого без одного-двух авралов обходится редкий день. Только покой, только тишина.