[ сборник ] - Этот добрый жестокий мир

Саня требовал полного внимания и занимал все пространство вокруг, на пять метров и в трех измерениях. Он был слегка расстроен, ему что-то требовалось, но свои пожелания излагал с пулеметной скоростью, причем одновременно на немецком, русском, английском, испанском и еще каком-то языке, который распознать не удалось, — возможно, это был марсианский. Кивнул Бинди: «Привет, пра!», обиженно сказал подростку: «А вот и не вышло, Нэймсэйк!» Схватил и мгновенно с хрустом умял румяное яблоко (предназначавшееся именно для него, но не в таком же темпе!), так же мгновенно, но благонравно вытер салфеткой губы и рожицу, улыбнулся столь чарующе, что бабушка с прапра-прабабушкой растаяли от умиления, — и, воспользовавшись этим, потащил Жанну в направлении детского городка.

Когда она сообразила, что подверглась похищению, между ней и Бинди-Шванхильд было уже метров двадцать. С внезапным испугом оглянулась — но старушка и странный мальчик беседовали, как лучшие друзья, не обращая на нее ни малейшего внимания. Вот уж правду говорит мама: «Шо старэ, шо малэ»…

Жанна изо всех сил встряхнула свое чувство тревоги, отчего-то ожидая, что оно заговорит. Но чувство молчало как убитое. Оно, конечно, право: ну что случится вот здесь, на этой площадке и посреди дня?

Да и в любом случае сопротивляться наимладшему все равно невозможно…

Остановились возле дерева на дальнем краю площадки. Там ждали давешние шестилетки во главе со смуглой девочкой, у которой уже глаза были на мокром месте. Она залопотала по-испански — Жанна понимала ее через два слово на третье, но Саня частью перевел, частью сам объяснил: тот большой Парень, Токайо, оказывается, помог им вправить «стрекозаврику» крыло и пообещал, что теперь-то игрушка будет летать правильно. А стрекозаврик снова полетел неправильно, заметался туда-сюда, врезался в крону вот этого страшенного дерева и исчез там. Совсем его не видно. Может быть, даже разбился. И не залезть туда никак.

Дерево, к счастью, оказалось вовсе не таким страшенным. Ах, извини, дорогое и красивое, за то, что ты сегодня надето. Эх, бабушка, где твои тридцать восемь… Ох, вот они. Все с тобой. Но как по деревьям лазать, тело еще помнит.

А вот и стрекозаврик. Шестикрылый, как серафим. Целехонек, просто застрял в развилке. Жанна, тронув его пальцем, включила функцию «полет» — и отправила зажужжавшую, засветившуюся игрушку в проем между ветвей навстречу восторженным воплям детворы.

Посмотрела ей вслед. Сквозь этот проем пустой бегунок рядом со скамьей было видно, а вот само «Иг место» — нет, его закрывали ветки. Зато хорошо получалось рассмотреть место прямо перед ним, где стоял тот парнишка. Должен был стоять. Сейчас там пусто.

Большой парень, который дважды доставал стрекозаврика из зарослей и вправил ему вывихнутое крыло. Токайо. Это для той испаночки было сказано. А раньше, подбегая к ним, внук его назвал, кажется, по-английски…

— Сань!

— Чего? — «Алекс-наимладший» уставился на Жанну в негодовании: его душа и тело рвались за стрекозавриком, который сейчас выписывал над площадкой ровный круг.

— Этот взрослый мальчик — ну, который помогал вам…

— Наменсбрудер?

— Как ты его назвал?

— Ба, ты что, немецкий тоже забыла? — В голосе внука явственно прозвучали покровительственные нотки. — Тезка же! Ну все, я занят…

И убежал.

Тезка. Жанна попыталась нащупать ногой опору внизу, не нащупала. Перехватив горизонтальную ветвь двумя руками, повисла, как на турнике, сделав ноги стальными для прыжка.

Тезка. Namesake. Если для испанской девчушки — Тосауо. Namensbruder, брат-по-имени…

По имени Алекс.

Спрыгнув, Жанна сразу окинула взглядом всю площадку. И, нещадно честя себя всякими памятными с детства словами, ни на один из европейских языков не переводящимися, прислонилась к стволу дерева.

Все хорошо. Вон он, внук, несется за летающей игрушкой, прыгает через ограду песочницы, и дела ему нет ни до каких тревог. Вон она, старушка, сидит все там же, на скамье-кресле.

Ведь все хорошо! Что это ей, дуре, дуре, дуре, вдруг подумалось…

Если уж на то пошло — вон и он, тот парень, в десятке шагов отсюда. Ну да, пускай Алекс. И что из этого? Не только в их семье Алексы встречаются! Сидит на корточках, разговаривает с девчонкой чуть помладше себя, тоже в стиле кляйдеркарта одетой, да и ладно: Жанна, слава богу, этим тинейджерам не мама и не бабушка. Еще не хватало… Пусть хоть в рванине ходят, если у них такая мода, хоть вообще голые…

Стояла, прижимая ладонью бешено колотящееся сердце, успокаивалась понемногу. Вот же дура…

— А Густав и Нотке тоже с тобой? — звонко спросила девочка.

У нее был сходный говорок. А, вот в чем дело: это просто диалектизм какой-то, Жанна его тут порой слышала — правда, все больше у стариков, той же Бинди хотя бы.

— Нет, — «тезка» помотал головой. — Им сюда ходу не было, это я их навещал, в Гарбсене и на улице Лейбница… Но только первые пару лет. А потом их и там не стало. У них ведь все по-другому, они же по юнгфольковскому обряду, черному…

— А ты, значит, иначе, — не спросила, а констатировала его собеседница.

— Иначе. Без обряда без всякого вообще. Это на самом деле нетрудно. Просто взять и остаться снаружи. За вас за всех — чтобы каждому хорошо и надолго. Ну и зажмуриться напоследок тоже разрешается. Остальное уже мелочи, если знаешь как.

— Надолго… — задумчиво произнесла девочка, — и вправду.

Паренек коротко глянул на нее — и тут же уставился в землю. Густо, свекольно покраснел:

— Я… это… Ну ладно, да, на тебя я особо загадал. А что, нельзя было? Скажешь — нельзя?

— Не скажу, — девочка в платье стиля кляйдеркарта вдруг засмеялась, как колокольчик прозвенел. Потянулась к «тезке», взъерошила ему волосы — он отшатнулся от нее так, что чуть не упал, и покраснел еще больше, хотя вроде некуда было. — Не скажу, дурачок. Ну, пошли!

Они разом, словно бы единым слитным движением, вскочили с корточек и, держась за руки, легконого зашагали прочь с детской площадки.

Жанна не смотрела им вслед, она и слушала-то их вполуха. Бинди-Шванхильд, откинувшись на высокую спинку, неподвижно сидела в своем кресле, Саня, наимладший, вместе с испаночкой, снова поймавшие стрекозавра, бурно спорили о его летных качествах, светило солнце, прогулочного времени оставалось еще целых тринадцать минут — и все было хорошо.

Это был старый дом. Построили его еще в начале прошлого века. Он успел побывать и ночлежкой, и обычной больницей, и даже военным госпиталем, а несколько лет назад стал тем, чем давно хотел быть — родильным домом. Посеченные временем старые стены недавно заново отштукатурили и покрасили какой-то удивительно светлой розовой краской, и теперь дом стоял опрятный и нарядный.