Виктор Колюжняк - Сентименталь

— Он не дипломированный лекарь, но его понимание человеческой анатомии и процессов, проходящих в теле, велико, — не без гордости заметил я. Однако на самом деле мне было грустно. Агнетт пришла сюда лишь только по воле госпожи.

— Спасибо, я передам, — девушка отвернулась и собиралась уже вставать, когда я, решившись, накрыл ее руку своей. Она не дернулась и не вырвалась.

— Агнетт, скажите, вы здесь только из-за приказа госпожи?

— Нет, — ответила она помедлив. А затем очень быстро добавила. — Госпожа лишь испытывала тревогу, мне захотелось узнать все самой. Спасибо вам, Ганс.

Она высвободила руку, встала и, сделав несколько шагов, повернулась ко мне. Агнетт улыбнулась мягко и добро, помахала мне рукой и побежала в сторону лагеря.

Я остался сидеть в одиночестве, запутавшись в собственных мыслях. Мне не сказали ни да, ни нет, что позволяло надеяться и побуждало к волнению. Правда, я все же наконец-таки решился, что не могло не радовать. Некоторое время я пытался смотреть на ручей, в попытке привести мысли в порядок, но вскоре понял, что ничего не выйдет. Отряхнувшись, я отправился в лагерь.

По пути мне пришла в голову мысль, которую я по возвращению постарался проверить: знал ли кто-нибудь, кроме фрейлейн Эльзы и Хасима Руфди, что раненого зовут Керим?..

Пожалуй, это было самое значимое происшествие за время пути. Оно закончилось так же внезапно, как и началось. На следующем постоялом дворе Хасим Руфди сказал, что более не может сопровождать караван. Он остался дожидаться выздоровления брата, передав через Зигфрида письмо своей семье, чтобы они выслали провожатых. Вдобавок к письму Хасим Руфди отдал огромный кошель золота и обещал, что точно такой же кошель будет ждать стражников в Багдаде.

На прощание Хасим Руфди преподнес моему хозяину в качестве подарка резные шахматы из слоновой кости, которые он привез из Индии. По его заверениям, это была лишь мизерная благодарность за спасение брата. По возвращению в Багдад купец обещал разыскать Клауса фон Дирка и вознаградить куда более достойно тому поступку, который тот совершил. Хотя мой господин и заверял, что ничего особенного он не сделал, а больной так или иначе в скором времени поправился бы, подарок он все же принял, как мне показалось, с большим удовольствием.

Что касается самого раненого, то сила его здоровья или же мастерство моего господина было тому причиной, но он вскоре очнулся, хотя и был еще слишком слаб, чтобы ходить и сидеть, потому по большей части лежал и разговаривал.

Я не мог не заметить, какие преисполненные тревоги и радости взгляды бросала на больного фрейлейн Эльза. Мне было странно видеть, что все вокруг этого не замечали. Впрочем, возможно это был тот самый случай, когда важно знать, что именно ты ищешь.

Но как я не старался, как не пытался уловить, мне не удалось заметить, чтобы Керим Руфди как-то выделил ее из тех, кто вечерами нередко приходил его проведать. Особенной популярностью среди гостей больного пользовалась его история о нападении. С каждым разом она все более и более изменялась, пока не превратилась в притчу об отважном, но безрассудном купце, злых разбойниках, внимательных стражниках и добром чародее. В скором времени у нее был шанс превратиться в сказку.

Наши же отношения с Агнетт радовали меня своей романтичной невинностью. Я считал, что давно уже не гожусь для подобного, однако получал от происходящего истинное удовольствие. Иногда мы разговаривали, рассказывая друг другу наши жизни и жизни наших хозяев. Однажды я даже рассказал ей о Сентиментале, за что потом корил себя, поняв, что это тайна хозяина, а не моя. Правда, как мне показалось, Агнетт восприняла это как старинную легенду или даже шутку.

Зато она относилась серьезно ко мне, а я к ней. Мы часто бродили вдвоем, взявшись за руки, или сидели где-нибудь в отдалении. Голова Агнетт покоилась на моем плече, и я чувствовал ее дыхание. Или же я, лежал у нее на коленях, находя это самым прекрасным ложем из всех, которые мне когда-либо были доступны.

Украдкой, боясь, что нас кто-нибудь увидит, мы целовались. Не исступленно и страстно, а нежно и робко, вкладывая все чувства в эти поцелуи.

Естественно, что наша близость не осталась без внимания в караване. И если стражникам было все равно — лишь раз Зигфрид попросил меня не отходить особенно далеко во время прогулок, — то для слуг мы стали пикантным лакомством. Обсуждать своих хозяев им порядком надоело, а потому они упражнялись в злословии на наших чувствах. Должен сказать, что мне стоило огромной выдержки, чтобы не наброситься на них с кулаками.

И я бы наверняка так и сделал, если бы Агнетт не попросила меня не обращать внимания. Сама она именно так и поступала, но иногда мне мерещилась усталость в той улыбке, с которой она встречала пошлости, несущиеся нам в спину.

— Это просто зависть, Ганс, — говорила она мне. — Люди завидуют счастью, а потому хотят его опошлить и растоптать. Им кажется, что такого не может быть, ведь у них ничего подобного не было. Им надо вымарать в грязи чистое, чтобы оно стало похоже на что-то привычное глазу. Но грязь не липнет, если на нее не обращаешь внимания. Будь сильным, Ганс, ведь я с тобой.

Должен признать, что эти слова, если и успокаивали меня, то ненадолго. Я понимал, что своей реакцией на насмешки лишь расстраиваю Агнетт, но ничего не мог с собой поделать.

Даже Клаус фон Дирк как-то подозвал меня поближе и спросил:

— Скажи, Ганс, есть ли люди, чье мнение для тебя важно?

— Разумеется, — кивнул я, подразумевая в первую очередь самого господина и Агнетт.

— Как эти люди относятся к тебе?

— Очень хорошо.

— Тогда попросту наплюй на остальных. Они — никто, в то время как ты сам решаешь, что важно внутри твоего мира.

Я кивнул и сказал, что постараюсь, но не думаю, что у меня это получилось. Несмотря на поддержку господина и Агнетт мне все время казалось, что я совершаю что-то противоестественное, игнорируя насмешки. Правда, вскоре они пропали сами собой, но совсем по иной причине. Через два дня мы должны были достичь Багдада, а потому именно это стало всеобщей темой для разговоров.

Мы с Агнетт, однако, не разделяли восторга остальных. Несмотря на обещание видеться, как только наши хозяева будут позволять, мы знали, что подобного путешествия никогда больше не случится. Даже если мы поедем той же дорогой и с теми же спутниками, все мы окажемся уже чуть другими, и отношения меж нами тоже.

Именно с этим знанием я и вступил в Багдад.

Хотелось бы написать, что наше прибытие в Багдад было торжественным и величественным, как и события, которые вскоре там произошли, но не могу грешить против истины. Караван вошел через главные ворота, но, учитывая толчею у них, а так же то малое внимание, которое на нас обратили, стало очевидно, что ничего необычного в этом зрелище не было.