Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

Правда, продолжала аккуратно посещать временную службу, но дома занималась уборкой, смотрела телевизор, пекла пирожные — ну чисто домохозяйка.

Понемногу душа моя переполнялась воздухом и светом, возвращалась радость жизни.

Юити учился и работал, Эрико бывала занята по ночам, так что мы почти не встречались.

Первое время мне с непривычки неудобно было спать у всех на виду в гостиной; утомляли и ежедневные хождения на старую квартиру, сборы и перенос вещей в дом Танабэ; но помаленьку я освоилась.

Диван полюбился мне не меньше кухни. Поистине он предназначен был для глубокого сна. Дышали растения на окне, за занавесками простирался ночной город — и я мгновенно засыпала.

Я была беззаботна и счастлива и ничего в мире не хотела сверх этого.

Со мной всегда так. Не доводите меня до крайности — я и с места не сдвинусь. Оставалось только богов благодарить — существуют они или нет — за эту теплую постель, посланную мне как раз тогда, когда я и в самом деле дошла до крайности.

В один прекрасный день я заглянула в свою прежнюю квартиру, чтобы разобраться с оставшимися вещами.

Открыла дверь — и содрогнулась: дом уже сделался совершенно чужим.

Безмолвный, бездыханный, темный. Даже хорошо знакомые вещи словно отворачивались от меня. Приходилось красться на цыпочках, извиняясь за беспокойство, а не приветствовать старых знакомых.

Бабушка умерла, и умерло время в этом доме.

Так, во всяком случае, казалось мне. И ничего невозможно было поделать. Разве что повернуться и уйти навсегда. Но, всему вопреки, я, замурлыкав себе под нос что-то про древние дедовы ходики, принялась отдраивать холодильник.

И тут зазвонил телефон.

Уже поднимая трубку, я знала, кто это. Сотаро, ной прежний… бойфренд. Мы расстались, когда обострилась бабушкина болезнь.

— Алло, Микагэ? — голос показался таким родным, что впору разрыдаться.

— Ой, как давно тебя не было слышно! — воскликнула я с напускной веселостью — не в моем характере давать волю чувствам.

— Но ты же на занятия не приходила, я удивлялся, всех расспрашивал. Сказали, у тебя бабушка умерла, Я прямо потрясен был. Ужасно!

— Так что, видишь, я немного занята была.

— А сейчас? Мы сможем увидеться?

— Да.

Мы говорили, а я смотрела в окно на тускло-серое небо. Ветер со страшной быстротой мчал в поднебесье клубы облаков. В этом мире не было места для грусти. Не было. Никакого.

Сотаро обожал парки.

Нравились ему и загородные поля, зелень, бесконечные дали; даже в университете, на перемене, он всегда устраивался на укромных скамейках во внутреннем дворике или у спортивной площадки. Все знали, что вернее всего отыскать его именно там. В будущем он собирался заняться выращиванием растений.

Почему-то меня всегда тянуло к парням, которые любили растения.

В счастливую нашу пору мы являли собой идеальную, будто сошедшую со студенческого плаката пару. Он был добродушен, ярок.

По его настоянию мы всегда, даже в разгар зимы, встречались под открытым небом, но я так часто опаздывала, что пришлось выбрать местом для встреч большущее кафе на краю парка.

И сегодня Сотаро сидел в нашем просторном кафе за столиком, ближайшим к окну в парк, и смотрел вдаль. В огромном окне на фоне затянутого туманной пеленой неба виднелись деревья, гнущиеся под ветром. Я шла к нему, лавируя между столиками и снующими взад-вперед официантками; он заметил меня и улыбнулся.

Подсев к столику, я сказала:

— Похоже, дождь собирается.

— Что ты, наоборот, посмотри: вот-вот прояснеет, — сказал Сотаро. — Так давно не виделись, а говорим о погоде.

Его улыбка успокаивала меня. «Как же хорошо, — подумалось мне, — в полдень пить чай с другом, с которым тебе и вправду хорошо!». Я знала, что во сне он ужасно разбрасывается, помногу добавляет в кофе сахара и молока, с невероятной серьезностью уставившись в зеркало, укладывает феном непокорные вихры. И еще я знала, что, если бы наша близость продолжалась, разговаривать было бы не о чем, а я непременно переживала бы за свой маникюр, испорченный при чистке холодильника.

Мы болтали о том о сем, когда Сотаро, словно вдруг о чем-то вспомнив, сказал:

— Говорят, ты с этим парнем живешь, с Танабэ.

Меня как ушибло чем-то.

Потрясенная, я даже чашку не удержала, и чай расплескался на блюдце.

— В университете только и разговоров, а ты, значит, ни о чем не подозреваешь?! — он был смущен, но продолжал улыбаться,

— Понятия не имела! И что ты об этом знаешь, не думала. А в чем, собственно, дело?

— Девушка этого Танабэ — или уже бывшая девушка? — дала ему пощечину в университетской столовой.

— Из-за меня?!

— Похоже на то. Но вы оба, как я слышал, прекрасно себя чувствуете.

— Я и не знала ни о чем таком.

— Но вы ведь живете вместе?

— С нами его мать живет, — слегка слукавила я.

— Ты все врешь! — выкрикнул Сотаро.

Когда-то мне нравились его живость и мальчишеская непосредственность, но сейчас он вел себя преотвратно, за него было попросту стыдно.

— Этот Танабэ… он странный тип, — сказал он.

— Мы едва знакомы, редко видимся и еще реже разговариваем. Они меня, как собачку, подобрали. Не то чтобы как-то особенно любили. Л о нем мне мало что известно. Как и об этой нелепой ссоре.

— Тебя всегда было трудно понять: кто тебе нравится, кого ты любишь, — сказал Сотаро, — но, похоже, сейчас все хорошо. Сколько думаешь у них прожить?

— Не знаю.

— Ну уж реши как-нибудь, — сказал он со смехом.

— Да уж решу, — отозвалась я.

Возвращались мы напрямую через парк. Сквозь деревья отчетливо виднелся дом Танабэ. Я протянула руку:

— Вон там они живут.

— Здорово, рядом с парком. Живи я здесь, обязательно вставал бы в пять утра и гулял.

Сотаро улыбнулся. Такой высокий, мне всегда приходилось смотреть на него снизу вверх. Вглядываясь в его профиль, я подумала, что, будь мы вместе, он ни за что не оставил бы меня без попечения: новую квартиру помог бы снять, в университет бы силком вернул.

Прежде меня привлекала эта здоровая цельность его натуры, но и тогда забота его была мне поперек горла, я сама себя за это постоянно поедом ела. А теперь и вовсе все в прошлом.

Старший сын в большой многодетной семье, он, сам того не зная, хранил в душе какой-то неугасимый внутренний огонь, верно доставшийся ему в наследство от предков. Меня это согревало.

Но сейчас меня почему-то привлекал странный свет, исходящий от семейства Танабэ, их спокойствие. Мне даже взбрело в голову что-то такое объяснить Сотаро. Зря, конечно. Он остался таким, каким был в пору нашего романа. И я не изменилась, осталась сама собой. Это навевало грусть.

— Что ж, ладно…

Горячим комом сжалось сердце, в глазах стоял невысказанный вопрос: «Пока не поздно, скажи — ты чувствуешь ко мне хоть что-то?».