Роберт Сойер - Мнемоскан

— О, Господи, — повторяла мама снова и снова, закрыв лицо руками. — О, мой бедный Клифф. Мой дорогой…

Моя мама была одних лет с отцом, у неё было круглое лицо и искусственно отбеленные волосы. На ней всё ещё был теннисный костюм — белый топ, короткая белая юбка. Она много играла в теннис и была в хорошей форме; к моему смущению, даже некоторые из моих друзей считали её привлекательной.

Вскоре к нам пришёл лечащий врач. Это оказалась вьетнамка лет примерно пятидесяти. На бэджике у неё на груди значилось «Д-р Тхань». Не успела она открыть рот, как мама спросила:

— Что это? Что с ним случилось?

Доктор Тхань была сама доброта — я всегда буду её помнить. Она взяла маму за руку и заставила её сесть. А потом она присела на корточки, так, чтобы её глаза оказались на одном уровне с мамиными.

— Миссис Салливан, — сказала она. — Мне очень жаль. Новости неутешительные.

Я стоял у мамы за спиной, положив руку ей на плечо.

— Что это? — спросила мама. — Инсульт? Господи, да Клиффу ведь всего тридцать девять. Он слишком молод для инсульта.

— Инсульт может случиться в любом возрасте, — сказала доктор Тхань. — Но, хотя технически это и правда разновидность инсульта, это не то, что вы думаете.

— Что же тогда?

— У вашего мужа врождённый порок, который мы называем АВМ — артериовенозная мальформация. Это переплетение артерий и вен без промежуточных капилляров — обычно капилляры создают сопротивление, замедляя кровоток. В случаях, подобных этому, сосуды имеют очень тонкие стенки и поэтому могут лопнуть. И когда это происходит, кровь потоком изливается в мозг. При той форме АМВ, что имеется у вашего мужа — она называется синдромом Катеринского — сосуды могут лопаться каскадом, один за другим, как пожарные рукава.

— Но Клифф никогда не говорил…

— Нет, нет. Он, вероятно, не знал. Это можно увидеть на МРТ, но люди обычно начинают делать МРТ лишь после сорока.

— Чёрт возьми, — сказала мама — а ведь она практически никогда не ругалась. — Мы же могли заплатить за обследование! У нас…

Доктор Тхань взглянула на меня, потом снова посмотрела маме в глаза.

— Миссис Салливан, поверьте, это ничего бы не изменило. Состояние вашего мужа не поддаётся коррекции. АМВ наблюдается у одного человека из тысячи, а синдром Катеринского — лишь у одного из тысячи носителей АМВ. Горькая правда состоит в том, что основной формой диагностики синдрома Катеринского является вскрытие. Вашему мужу на самом деле повезло.

Я посмотрел на отца, лежащего в постели с трубкой в носу, с иглой в руке, с отвисшей нижней челюстью.

— То есть, с ним всё будет хорошо, да? — спросила мама. — Он поправится?

Голос доктора Тхань был очень печален.

— Нет, он не поправится. Когда лопаются сосуды, прилегающие к ним части мозга разрушаются потоком крови, бьющим в ткани. Он…

— Он что? — спросила мама; в её голосе звучала паника. — Он ведь не превратится в растение, нет? О Господи, бедный Клифф. Господи Иисусе…

Я посмотрел на маму и сделал нечто такое, чего не делал уже пять лет. Я заплакал. Перед глазами всё расплылось, и точно так же поплыли мысли. Доктор продолжила давать объяснения, я слышал слова «тяжёлая олигофрения», «полная афазия» и «поместить в стационар».

Он не вернётся. Он не умирает, но уже не оживёт. И последние мои слова, зафиксированные его сознанием, были…

— Джейк. — Доктор Тхань звала меня по имени. Я протёр глаза. Она поднялась на ноги и смотрела на меня. — Джейк, сколько тебе лет?

Я уже взрослый, подумал я. Я достаточно взрослый, чтобы стать главой семьи. Я позабочусь обо всём, позабочусь о маме.

— Семнадцать.

Она кивнула.

— Тебе тоже надо сделать МРТ, Джейк.

— Что? — переспросил я; сердце внезапно заколотилось. — Зачем?

Доктор Тхань подняла тонкую бровь и сказала очень, очень тихо:

— Синдром Катеринского передаётся по наследству.

Я почувствовал, что снова поддаюсь панике.

— Вы… вы хотите сказать, что я могу кончить так же, как отец?

— Просто пройди сканирование, — ответила она. — Катеринского у тебя запросто может не оказаться, но проверить нужно.

Я этого не перенесу, подумал я. Не перенесу обращения в овощ. Возможно, я не только подумал это; доктор Тхань улыбнулась улыбкой доброй и мудрой, словно услышала, как я говорю это вслух.

— Не волнуйтесь, — сказала она.

— «Не волнуйтесь»? — Во рту у меня было сухо, как в пустыне. — Вы сказали, что это… эта болезнь неизлечима.

— Это правда; дефект находится так глубоко в мозгу, что его нельзя исправить хирургически — пока. Но вам всего семнадцать, а медицина прогрессирует невиданными темпами. Даже с тех пор, как я начала работать, всё неузнаваемо изменилось. Кто знает, что станет возможным через двадцать или тридцать лет.

В бальном зале «Фэйрмонт-Ройал-Йорк-отеля» в Торонто было, должно быть, около сотни человек, и по крайней мере половине из них жить оставалось очень недолго.

Конечно, будучи богатыми, те, кто находился на пороге смерти, пользовались последними достижениями косметических технологий: подтяжками лица, физиогномическими перестройками, даже лицевой трансплантацией. Меня приводил в замешательство вид двадцатилетних лиц, приделанных к согбенным телам, но, по крайней мере, транспланты выглядели лучше, чем жутко растянутые лица остальных.

Но и это, напоминал я себе, были косметические улучшения. Фальшиво-юные лица были приставлены к старым, распадающимся телам — телам совершенно износившимся. Из присутствующих в зале стариков бо́льшая часть стояла на ногах, некоторые сидели в самоходных инвалидных колясках, кое-кто опирался на ходунки, у одного ноги были закованы в механизированную арматуру, а на втором был полноценный экзоскелет.

Теперь и старость не такая, как прежде , подумал я, качая головой. Сам-то я не был стар — мне было сорок четыре. Печально, конечно, но я использовал свои пятнадцать минут славы в самом начале, даже не подозревая об этом. Я оказался первым ребёнком, родившимся в Торонто 1 января 2001 года — первое дитя нового тысячелетия. Конечно, гораздо больше шума было вокруг девочки, которая родилась 1 января 2000-го, года, не примечательного ничем, кроме трёх нулей на конце. Но это было ничего — последнее, чего мне хотелось, это быть на год старше, потому что через год я уже вполне могу быть мёртв. Старый анекдот снова всплыл у меня в памяти:

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, — сказал доктор. — Жить вам осталось недолго.

Молодой человек нервно сглотнул.

— Сколько?

Доктор печально покачал головой.

— Десять.

— Десять чего? Десять лет? Десять месяцев? Десять…