Октавиан Стампас - Великий магистр (Тамплиеры - 2)

- Что с вами? - встревожено спросила Анна, всматриваясь в его лицо. Он грустно улыбнулся ей.

- Вкус вашего вина напомнил мне о тех розах, которые радовались утренней росе и солнцу, пока не появились ваши сборщики лепестков. Скажите, как вы узнали, что я в Константинополе и зачем позвали меня?

Этот вопрос был, как брызги холодной воды; он словно в мгновение вновь приблизил их друг к другу.

- Ваш вопрос, в своей второй части, просто глуп и я не стану на него отвечать, - промолвила принцесса. - Мне бы даже следовало на него обидеться. Возможно, я так и сделаю, - она задумалась, как бы желая выполнить свою угрозу. Но затем продолжила: - А услышала я, что вы в городе от одного человека, имя которого вам вовсе не обязательно знать.

- Догадываюсь, что не Алансон, - произнес де Пейн, невольно любуясь ее нарочитой сердитостью. - Этот человек - ваш отец.

- Допустим.

- Мне известно, что император Алексей посвящает вас во многие из своих дел.

- Я пишу жизнеописание своего отца, - скромно заметила принцесса. - Вам кажется это странным?

- Мне кажется это вполне естественным, учитывая ваши литературные способности.

- Не насмехайтесь, - сказала Анна. - Я была лучшей ученицей профессора Пселла. Он говорил, что мой стиль соперничает с Фукидидом и Полибием. Я как-нибудь почитаю вам отрывки из своей "Алексиады".

- Только не сейчас! - умоляюще сложил руки де Пейн. - Лучше я буду молча смотреть на вас. Кроме того, Фукидид действует на меня, как хорошее снотворное.

Принцесса погрозила ему пальчиком и засмеялась. Потом, словно вспомнив о чем-то, она посерьезнела и произнесла:

- О вашем скором приезде мне напомнило еще одно. Однажды я гуляла поздно вечером в саду. Был такой же прекрасный, теплый, ласковый вечер, как и сейчас. На небе сияли изумительные звезды. И вдруг - в мгновение все эти звезды будто сошли с ума, началась какая-то страшная война звезд, где они поглощали друг друга, сливались в какие-то светящиеся огненные шары. Это было... ужасно.

- Я видел все это на Эгнатиевой дороге, когда направлялся сюда, промолвил Гуго де Пейн, коснувшись ее дрожавшей ладони. - Успокойтесь, Анна.

- И мне почудилось, - продолжила принцесса, благодарно взглянув на рыцаря, - что вы где-то рядом, вернее, не здесь, а там, на небе, и принимаете участие в этой страшной схватке. Но где, на чьей стороне? С кем боретесь, кого низвергаете? Я не могла понять, но я знала одно: что очень скоро увижу вас снова.

- И вы не ошиблись.

- Но позвольте теперь и мне задать вам один вопрос: что привело вас в Константинополь? Только не лгите, что вы приехали ради меня.

- Но вы хотя бы поверите, что с нашей последней встречи я постоянно думаю о вас?

- Это не ответ.

И вновь непонятная сила начала отдалять их друг от друга, вставать между ними преградой. Это было невыносимо; казалось, коварный вечер в Византии действительно способен привести к безумию.

- Вы все же пришли с кинжалом, - грустно улыбнулась Анна, взглянув на его стилет за поясом. - Кого вы опасаетесь, меня?

- Я люблю вас, - промолвил Гуго де Пейн. Он искал ответа в ее прекрасных вишневых глазах, и этот ответ был, светился в них, но сама Анна молчала.

- А вы? - спросил рыцарь. И когда он не услышал ни слова, то поднялся и негромко произнес: - Прощайте...

Потом он повернулся и пошел к двери. В эти минуты время остановилось для них обоих. Уже на пороге, когда оставались последние мгновения, за спиной де Пейна раздалось - сначала тихо, почти не слышно, а затем все громче:

- Да. Да. Да... Да. Да, - и наконец, расколовшим мир взрывом: - Да. Да!

И они бросились навстречу друг другу.

Глава X

РЫЦАРЬ И ВАСИЛЕВС

Я знаю: все течет, все бренно изначала,

Ряд грозных перемен страну любую ждет,

И все, что родилось, когда-нибудь

умрет,

И есть всему конец, как есть всему

начало...

Жан Пассера

1

Император Алексей Комнин принял Гуго де Пейна в тронном зале Влахернского дворца на следующий день. Этот зал именовался Золотой палатой или Магнаврой и блистал великолепием и красотой. Перед троном императора стояло медное, позолоченное дерево на ветвях которого сидели разные птицы, сделанные из бронзы и серебра. Каждая птица издавала свою особенную мелодию, а сиденье императора было устроено столь искусно, что сначала оно казалось низким почти на уровне мраморного пола, затем, при приближении несколько более высоким и, наконец, висящим в воздухе: этот поражающий посетителей эффект, создавала хитроумная машина, созданная греческими механиками. Колоссальный трон окружали, в виде стражи, позолоченные львы, бешено бьющие своими хвостами о землю, раскрывавшие пасть и издающие громкий рев. Огромные, вращающиеся по своей оси венецианские зеркала дополняли сказочность Золотой палаты. Впрочем, подобными волшебными проделками Алексей Комнин угощал не всех своих гостей, а лишь тех, кого хотел удивить византийской мощью. Над императором, на золотой цепи, висела украшенная драгоценными камнями корона с небывалой по величине жемчужиной, свет от которой мог прорезать ночной мрак. Сам Алексей был облачен в шелковую алую тунику, расшитую золотыми нитями, и парчовый шарф-лорум, перекинутый через плечо на спину: один его конец опускался спереди на уровне груди, а второй располагался на левой руке; голову императора венчала восточная тиара. И лорум, и тиара, и пурпуровые башмаки были высшим знаком императорского достоинства.

Только что Алексей Комнин принял прибывших в Константинополь русского князя Василька Ростиславовича и игумена Даниила, и остался весьма доволен беседой с ними. Княжеская дружина могла обеспечить необходимую поддержку в борьбе с печенегами, а отправлявшийся в Иерусалим русский священнослужитель преследовал благоприятную для Византии цель - основание там православного монастыря. Присутствующие в Золотой палате высшие имперские сановники одобрительно отнеслись к проведенным переговорам, которые периодически прерывались рыком позолоченных львов. Только патриарх Косьма настороженно воспринял активность россов в Палестине. Со времен Халкидонского Собора, он оставался единственным патриархом Византийской империи, и намеревался играть на Востоке такую же роль, какую на Западе играл папа. После окончательного освобождения Восточной Церкви от подчинения Риму, патриарх Косьма стал вторым человеком в Константинополе, вольно или невольно становясь в оппозицию к императору. Но его влияние на внешнюю политику было еще невелико: единственное, что он мог противопоставить Алексею - это запретить императору вход в церковь на более или менее длительный срок и порицать его с высоты амвона храма Святой Софии. Властолюбивый патриарх ревниво воспринял доброжелательное отношение Алексея Комнина к игумену Даниилу. Надув губы, он сердито молчал, косо поглядывая на василевса.