Октавиан Стампас - Великий магистр (Тамплиеры - 2)

- Голова должна болеть у Хасана ибн Саббаха, Старца Горы, этого проклятого ассасина, - говорил огуз, ласково улыбаясь. - Вожди сельджуков, Мухаммед и Санджар, готовят решающий удар по всем его замкам, разбросанным в Сирии, и прежде всего, по главному из них - Аламуту. А Керак и Монреаль для отвода глаз.

- Хорошо, Салим. Я поверю тебе, - произнес барон Глобшток, хромая по затемненной комнате. - Ассасины - ваши и наши непримиримые враги. Если вы покончите с ними, мы будем это только приветствовать. А теперь иди.

- А деньги, хозяин?

Барон Глобшток скривился, но открыл ключиком шкатулку и перебросил Салиму мешочек с бизантами.

- В следующий вторник - здесь же, - проворчал он, и, спустя некоторое время, отправился к королю, чтобы успокоить того в связи с возникшим напряжением в районе Керака.

Прибывший в Иерусалим клюнийский монах поселился в бенедиктинском монастыре Сен-Мари-де-Латен, неподалеку от жилища тамплиеров. Не давая себе времени на отдых (он вообще не знал - что это такое, и мог не спать несколько суток), начальник тайной канцелярии аббата Сито, принятый несколько месяцев назад самим папой Пасхалием II и доверительно беседовавший с ним, встретился с патриархом Иерусалима Адальбертом, позволив себе перед тем лишь умыться и переодеться с дороги. При взгляде на истощенного, нервного, задерганного постоянной враждой с Бодуэном патриарха, губы монаха тронула чуть презрительная усмешка. Передав ему письма Пасхалия, монах спросил:

- Сколько раз король сажал вас в темницу, ваше высокопреосвященство?

- Уже четыре раза, - вздохнул патриарх.

- Умерьте вашу гордыню и живите с ним в мире.

- Что вы себе позволяете? - возмутился патриарх.

- Это не мои слова, слова - папы. А от себя добавлю: вы очень портите картину католического единства на Востоке. Это на руку всем врагам Христовой церкви. Подумайте об этом на ночь. И последнее. Все, что я ни предприму здесь, в Иерусалиме, не должно вас смущать; это в интересах Святой Церкви и согласовано с ее высшими иерархами. Единственная моя просьба: не мешать мне, а содействовать, если я сочту нужным к вам обратиться.

И, с этими словами, клюнийский монах покинул изумленного и несколько пристыженного патриарха. Вернувшись в бенедиктинский монастырь, он вызвал наиболее способных и действенных агентов, которых знал еще по работе во Франции и в других странах Европы и Азии. Особую тревогу и заботу вызвал у него ломбардец Бер, которого он на пути из Константинополя в Иерусалим заприметил в толпе паломников, как бы тот не пытался загримироваться. Присутствие его здесь означало смещение центра активности Старцев в Святой Город. Значит, аббат Сито оказался прав: еще не существующий Орден уже начинает действовать, как лакомая приманка для Сионской Общины. Следующая задача: определить, кто займется его созданием - де Пейн или Комбефиз? Обе группы в полном составе прибыли в Иерусалим. Третья, возглавляемая бароном де Фабро, очевидно погибла. Теперь должен остаться один из двух, который в будущем станет великим магистром Ордена. Гуго де Пейн или Филипп де Комбефиз.

А ломбардец Бер, сменив на посту иерусалимского резидента маленького вертлявого иудея, который теперь отправлялся еще дальше на Восток - в Багдад, быстро освоился на новом месте, изучив все подводные течения, по которым ему теперь предстояло плыть. Не был он только уверен в одном: повышение ли это для него за его заслуги или наказание за какие-то промахи? Перед ним сейчас тоже стоял вопрос: де Пейн или Комбефиз? Кто-то один должен уничтожить другого. И логичнее даже ускорить создание Ордена, чтобы не тянуть кота за хвост в темной комнате - не уследишь, когда он выпустит когти. И в каком углу?

Бер вспомнил, как там, в Клюни, он впервые услышал о Гуго де Пейне, и как это имя словно бы придавило его какой-то непонятной тяжестью, вызвало в его душе смятение и страх. Он стыдил себя за ту минутную слабость, убеждал, что для дела, которому он служит, - неважно кто останется в живых и возглавит Орден: де Пейн или Комбефиз. Но в глубине души он желал смерти именно де Пейну и надеялся на это. Покончив с делами в Иерусалиме и подослав еще одного двойника недалекому барону Глобштоку, Бер выехал в Яффу - в диверсионную школу зилотов, руководимую опытнейшим Беф-Цуром. Там, на пустыре за высоким забором, рядом с домиком Виченцо Тропези, его поджидал прибывший из Константинополя железный сундук с живой кладью. Новым, беспощадным и хорошо управляемым оружием, разработанным в секретных мастерских Сионской Общины.

Пока маркиз Хуан де Сетина, охваченный болезненным жаром в сырых, архивных подвалах Цезарии, нащупывал тончайшие нити к тайнам Храма Соломона, которые внезапно рвались, растворялись, исчезали, вели по ложному следу, и приходилось предельно напрягать мозг, сознание, память, вызывать из недр организма звериное животное чутье, брести в полуслепую за колеблющимся огоньком, падать, и вставать, и продолжать поиск, уже без сил, на одном предощущении близкой разгадки; пока Роже де Мондидье пешком плелся по пыльной дороге в Тибериаду, проклиная свою беспечность, подлого Этьена Лабе и ругая совершенно напрасно косящего в сторону оруженосца Нивара, чье ворочанье во сне, возможно, спасло ему жизнь; пока Бизоль гонял разбойничьи банды возле Тортозы, очищая путь паломникам, а Андре де Монбар заканчивал внутреннее убранство Тампля; пока Гуго де Пейн с Раймондом и следующим за ними тенью Христофулосом мчались к Иерусалиму, - возле Керака скапливались значительные силы сельджуков, и все жители крепости, несмотря на уверения эмиссаров барона Жирара, понимали - осады не миновать.

Прибытие в охваченную волнением и тревогой крепость Людвига фон Зегенгейма было как нельзя кстати. Почти половина гарнизона по личному распоряжению Тома Жирара, непонятно зачем, была выведена из города и отправлена в Монреаль. Комендант крепости получил срочное распоряжение отбыть туда же; за ним потянулись и некоторые наиболее богатые и знатные жители города. Оставалось три сотни солдат, несколько растерявшихся рыцарей и командиров, и три тысячи охваченных паникой горожан. Усугубляло ее и то, что прекратился и подвоз продуктов, задерживаемый по чьему-то глупейшему распоряжению в Монреале. На улицах стали открыто поговаривать о предательстве в верхах.

Зегенгейм попал в атмосферу страха, недоверия, всеобщей подавленности. Оставшийся за коменданта города-крепости, гессенский рыцарь Рудольф Бломберг, знакомый ему еще по 1099 году, находился в полной прострации, чувствуя надвигающуюся угрозу и собственное бессилие перед ней. Он с радостью приветствовал Людвига, уповая на него, как на последнюю надежду. Более того, он охотно передоверил ему все бразды управления, велев выполнять все распоряжения немецкого графа, как свои собственные.