Крис Клэрмонт - Одноглазые валеты

Вероятно, пригласить ее в кино было ошибкой. Если что и могло намекнуть ей, кто он такой на самом деле, это было как раз оно. И все же он хотел посмотреть «Джокер-маму» Демми [23]на большом экране. Кассеты ему уже надоели.

– Мне тебя порекомендовал один друг, – сказал Джерри. – Ты была с ним на ужине в честь Дня Дикой Карты. Говорит, ты потрясающая.

– Ты знаешь Кройда?

– Немного, – ответил Джерри. Кройд – это, должно быть, Кройд Кренсон, Спящий. Джерри кое-что о нем слышал, в основном плохое. Видимо, Вероника не искала хороших парней.

На экране группа джокеров в человеческих масках совершала заранее продуманное ограбление банка, но в дело вмешалась пара других грабителей – в масках утки и мыши.

Джерри обнял Веронику и погладил ее по плечу. Она вздрогнула. Через какое-то время она потянулась в его сторону и стала гладить его по руке.

«Она знает, что это я, – подумал он. – Возможно, она это еще не осознала, но ее тело знает, что это я». Он почувствовал озноб, какое-то странное ощущение внутри.

– Извини, – сказал он, наклоняясь ближе. Ее парфюм сегодня явно отличался от тех дорогих французских духов, которые он ей покупал. – Мне не очень хорошо. Я бы хотел отвезти тебя домой.

Вероника удивленно на него посмотрела. Джерри сунул ей двести долларов. Ее рука была холодной.

– Это за твое время, – сказал он голосом, слишком похожим на его собственный. – Мне жаль.

Он взял ее за руку и вывел из кинотеатра. На экране позади раздавались выстрелы. В холле пахло пережаренным попкорном и несвежими конфетами. Извинившись, он отлучился в туалет, где его стошнило – он старался, чтобы никто этого не услышал.

Когда он вернулся, она уже ушла.

У женщины, сидевшей по другую сторону стола, была короткая стрижка. Она носила очки в тонкой оправе. Ей было около сорока. Никакого макияжа, поверх белой футболки – мужская спортивная куртка серого цвета, мешковатые брюки. Лесбиянка – было первое впечатление Вероники, и пока ее мнение ничуть не изменилось.

– На данный момент ситуация слегка вышла из-под контроля, – сказала Вероника. – Я в этом не виновата. Мне нужно немного времени.

Женщину звали Ханна Джорд. Вздохнув, она ответила:

– Мне уже надоело слышать все это дерьмо. – Она положила очки на стол и потерла глаза. – Ты наркоманка, Вероника. Я бы поняла это сразу, даже если бы Ичико мне не сказала. У тебя все симптомы налицо, как в учебнике. – Она снова надела очки. – Я внесу тебя в программу. На метадон. Тебе станет лучше, ты выживешь, но по-прежнему будешь зависимой. Только от метадона, а не от героина.

Вероника сказала:

– Я не могу перестать…

– Прошу, – перебила Ханна. – Не надо этого говорить. Не заставляй меня слушать. Я просто скажу тебе кое-что, и я хочу, чтобы ты об этом подумала. Пока мы можем начать только с этого.

– Хорошо, – ответила Вероника. Она засунула трясущиеся руки под бедра, присев на них.

– Ты наркоманка, потому что не хочешь справляться с тем, что происходит внутри тебя. Ты не просто убиваешь себя, ты уже мертва. – На мгновение ее слова повисли в воздухе, и затем она продолжила: – Кем ты работаешь у Ичико?

– Я… – Она остановилась, прежде чем произнесла слово «гейша», которое использовал Фортунато. – Я проститутка. – Ханна вдруг улыбнулась. Она могла бы выглядеть симпатичной, подумала Вероника, если приложила бы хоть немного усилий. Хорошая одежда, макияж. Парик поверх этой жуткой стрижки. Какая жалость.

– Отлично, – сказала Ханна. – Правдивый ответ, хотя бы в этот раз. Спасибо тебе за это. – Она заполнила что-то в листочке и протянула Веронике. – Начинай принимать метадон, увидимся завтра.

На Седьмой авеню мимо нее проехал грузовичок с динамиками на крыше: передавал сообщение о том, что сегодня День выборов, и она должна воспользоваться своим конституционным правом. Вряд ли эту рекламу оплачивали демократы. После их провала в Атланте теперь все ожидали, что победа достанется Бушу.

Из грузовичка высунулся мужчина и спросил ее:

– Эй, детка, ты сегодня проголосовала?

Она показала ему маникюр на среднем пальце правой руки. Это относилось и к американской политической системе тоже. Что это за свобода, если голосовать можно только за политиков?

Она встала в очередь у медпункта, где выдавали метадон, и поплотнее запахнула пальто. Здесь ей было и холодно, и неловко. Она не знала, что хуже – находиться в окружении стольких наркоманов или же быть принятой за одну из них. В основном в очереди стояли черные женщины и белые парни с длинными засаленными волосами.

По крайней мере, думала Вероника, она все еще на улице. Ичико предоставила ей три варианта на выбор: пройти курс лечения, увидеться с Ханной или найти другую работу.

Подошла ее очередь, и женщина в окошке протянула ей пластиковый стаканчик. Метадон был растворен в сладком апельсиновом напитке. Вероника выпила его и смяла стаканчик. Черная проститутка, стоявшая сразу за ней, пошатываясь подошла к окошку на невероятно высоких каблуках и сказала:

– Боже, дорогуша, дай мне уже эту фигню.

Вероника бросила стаканчик на тротуар и посмотрела на часы. Времени до встречи еще много, можно успеть и в «Бергдорф».

Она должна была догадаться по имени, на которое он забронировал столик: Герман Грегг. Но она поняла, только когда подошла к столику.

– Вот дерьмо, – сказала Вероника. Приглушенного света в ресторане даже ей было достаточно, чтобы узнать это лицо. – Сенатор Хартманн, – произнесла она.

Он нерешительно улыбнулся.

– Уже не сенатор. Теперь я снова простой горожанин. Но можно понять, почему сегодня мне не хочется быть в одиночестве. Ты ведь знаешь, что говорят о политиках и случайных знакомых.

– Нет, – ответила Вероника. – Что о них говорят?

Хартманн пожал плечами и опустил меню.

– Сильно проголодалась?

– Какая разница? Если хочешь сразу подняться наверх, я не против. – Он уже говорил ей, что снял номер в «Хайатт». – Необязательно платить за ужин, будто это настоящее свидание и все такое.

– Да уж, я ожидал чего-то другого. Я так много слышал о Фортунато и его великолепных женщинах.

– Ну да, но Фортунато уехал. Ситуация немного вышла из-под контроля. Если тебя что-то не устраивает, то и не надо.

– Я не жалуюсь. Кажется, ты более человечна, чем я предполагал. Мне это по душе.

Вероника поднялась.

– Пойдем?

В лифте он молчал, не прикасался к ней, ничего такого. Когда они вышли, лишь взял ее за локоть, чтобы подвести к номеру. Зайдя в комнату, он запер дверь и включил телевизор.

– Разве нам это нужно? – спросила Вероника.

– Мне надо знать, – ответил Хартманн. Он снял пиджак и повесил его на стул, разулся, аккуратно поставил обувь. Он ослабил галстук и присел на край кровати; усталость виднелась даже в его позе. – Мне надо знать, насколько все плохо.