Стас Северский - Боец тишины (СИ)

– Триста семьдесят пять. Соколов, считай, на месте стоишь.

Я сокрушенно резанул рукой прохладный предрассветный воздух.

– Я вам не червяк. Не ждите, что я так сразу под землей весь путь на высокой скорости пролечу.

– Соколов, червяки не летают.

– Раз червяки не летают, я – и подавно не полечу. Тесно же в коробе, как в змеиной заднице.

Похоже, Степан Петрович собрался произнести что-то глубокомысленное – жду изречения его

мудрой мысли, ища под курткой мятую пачку сигарет.

– Рожденный ползать, летать не будет.

– Это вы в мой огород булыжник бросили?

– Камень, Соколов, – я кинул камень. Ты что, русский язык забыл совсем?! Или ты его … не знал

никогда?!

Конечно, сейчас так ему и скажу, что на русском с ним с первым словом перемолвился за

несколько лет отсутствия. Я не только в речи русской навык теряю с годами, но и письменность

вспоминаю с трудом – мне ведь и мыслить на русском тяжело в последнее время стало.

– Узнаешь с вами. Меня всему такие, как вы, учили. Так что ко мне претензий не предъявляйте.

– Хватит мне из себя строить! Ты сначала мысли излагать научись, как нормальные люди!

– Я с вами говорю, как думаю.

– Тогда думать учись, как нормальные люди!

– Нормальные люди не думают – им просто не нужно. Не придирайтесь к словам. Когда надо, я,

как надо, говорю. Отдых мне нужен, устал я.

– Не будет тебе ничего, пока чисто не пройдешь! Худей, Слава!

– Вы что, серьезно?! Я же и так у вас тощий стал, как борзая обритая.

Я тихонько смеюсь про себя, а Степан Петрович так же тихонько скрипит зубами.

– Надо будет, ты у меня ободранной, а не обритой, борзой бегать будешь! Я приказ получил хоть

шкуру с тебя спустить, а к цели тебя за считанные секунды подтащить! Худей!

– Я же тогда не только в коробе, а вообще – на ногах держаться не буду! Буду ползать, как…

23

– Хватит! Хватит с меня твоего красноречия и сквернословия!

– А вы меня грубостью на такие изысканные выражения не толкайте.

Степан Петрович покачал головой, прогоняя раздражение. Достаем мы друг друга в последнее

время сильно. Конечно, заперты мы с ним вдвоем на базе довольно давно. И все время нашего

совместного заключения гоняет он меня без устали в глухом лесу за высокими заграждениями. Оба

мы измотались совсем, и нам обоим в руках себя держать достаточно трудно стало. Не подходим

мы с ним друг другу – на одной выдержке железной держимся и дело общее не губим. Нас же с

ним, как космонавтов перед полетом, на терпимость друг к другу не тестировали – просто заперли

здесь приказом, как замком.

– Триста шестьдесят секунд – и ты должен пройти! Трое суток на воде – и ты пройдешь!

На этот раз зубами скрипнул я, но после этого молчаливого протеста мне пришлось покорно

кивнуть.

– Понял. Трое суток на воде.

Прикурил сигарету. Строгий Степан Петрович посмотрел на меня нахмуренно и покачал головой

еще пасмурнее и серьезнее.

– Курить эту … кончай. Прекращай. Сейчас, я с этой … и покончи, сказал. Туши окурок.

Дышишь плохо.

– Посмотрел бы я, как бы вы после такого дышали.

– Ты меня, старика, с собой не сравнивай – в твои годы я и не такое мог.

– Могли и делали – разные вещи. Так вы могли или делали, товарищ полковник?

– Прямо тебе скажу – не пошел бы я с тобой в разведку.

– А вы и не пойдете.

– Не дерзи старшему по званию.

– А вам мое звание неизвестно.

– Молод ты такие речи со мной вести.

– А вам и возраст мой неизвестен.

Он покачал головой – на этот раз опечалено. Верно, размышляет над решением Игоря Ивановича

поручить ответственное задание именно мне. Степан Петрович призадумался и пожал плечами – не

знает он, кто я, где был, что делал… что со мной делали. Он так только – догадывается.

– Не знаю, зарываешься ты, Слава, или просто нервничаешь – только ты не должен идти у этого

на поводу. Сосредоточься на проходе и старайся пройти.

Он стукнул меня по плечу, поднимаясь на встречу Игорю Ивановичу, идущему к нам через рощу

и сияющему на утреннем солнце генеральскими звездами. Эх, придет время, Игорь Иванович, и на

моих погонах генеральские звезды зажгутся! Загорятся на ясном солнышке, слепя глаза людям и

нелюдям!

Степан Петрович отдал честь Игорю Ивановичу и рапортовал о своих мучениях со Святославом

Соколовым – со мной. Начальник меня в наших секретных частях частенько Славой зовет –

Святославом или Ярославом… только бы Слава в конце получалось. Не причуда у него такая –

просто, путаницы так меньше. Вроде с ним в моем лице связь многие люди имеют, а всех в итоге

одним именем назвать можно. Вот он и называет всего меня одним именем.

Игорь Иванович в последнее время не высыпается, и вид у него помятый, несмотря на

безупречно выглаженный китель и выстиранную до свечения белую рубашку. Он наклонил голову,

приветствуя меня издали. Я ответил ему таким же коротким кивком.

– Соколов, время?! На этом, на третьем, этапе?!

– Триста семьдесят пять!

Начальник подошел, подпер рукой подбородок и начал напряженно просматривать в голове

варианты.

– В каком месте останавливаешься?

– Ясно, в каком. В коробе. В проводке путаюсь.

– Пошли, Соколов… Скажу тебе…

Отошли в сторону. Игорь Иванович пнул шишку и присел на корточки перед хвойным

муравейником, вдумчиво ковыряя его подобранной веткой. Сел рядом с ним, невзирая на поднятую

24

им муравьиную армию, – прямо на настил колючей хвои. Прикурил еще одну. Он отмахнулся от

дыма и кинул атакованную палку на землю.

– Слава, остановишься хоть на секунду – тебя будет ждать примерно такая реакция.

С неохотой потушил сигарету и стал рассматривать насекомых, среагировавших на вторжение

крайне слаженно и агрессивно.

– Наглядно.

– Не сопротивляйся Снегиреву. Старайся, Слава. Изо всех сил.

– Понял. Пусть хоть шкуру спустит. Я справлюсь, Игорь Иванович.

Поднял палку, насадил на нее березовый лист и воткнул в муравейник подобно победоносному

знамени.

– Снегирев – человек старой закалки. Он считает, что ты ему противишься всеми силами. А я

считаю, что ты над ним просто насмехаешься.

– Нет, что вы.

– Слава, ты ведь смеешься над ним. Ты и мне в глаза молча смеешься. Я все вижу.

– Виноват. Веселый я, Игорь Иванович.

– Я понимаю… На войне у всех нас в груди не сердце стучит, а часы тикают. А в голове все

другие думы одна сопровождает все время – о смерти, подстерегающей за углом или засевшей в

засаде… и поджидающей всех нас, военных. Одна грязь у всех нас под ногами, одна темень над

головой – находим мы на войне одно горе. Но мы не впадаем в отчаянье. Ведь, в итоге, – отчаянье