Геннадий Хазанов - Para Bellum

Эйтингон окаменел. Ни один посетитель не мог войти без доклада Поскрёбышева. В этом случае допущенный просто проходил к Хозяину. Предупреждать о своём появлении путём соприкосновения костяшек руки с филёнкой можно было только в ситуации, если куда-то исчезли со своего поста не только секретарь, но и охранник у двери приёмной (их обоих что, диарея нежданно настигла?), и, вопреки всем правилам внутреннего распорядка, Алексей Николаевич никого не оставил вместо себя и вместо постового. Это было совершенно невероятно.

С другой стороны, злоумышленник, что бы он зло ни умышлял, тактично скрестись в дверь не станет. Разве что опять решил явиться неугомонный дух проходимца Фиораванти?

Эйтингон, с неожиданной для человека его комплекции ловкостью, скользнул к двери и стал так, чтобы оказаться за спиной вошедшего. Своими маленькими, как у семилетнего ребёнка, ручками Нюма мог поломать шею любому амбалу [10].

Сталин опустил руку в ящик стола и нащупал рукоять нагана.

Дверь медленно отворилась. Иосиф Виссарионович увидел в проёме знакомую фигуру, лицо, украшенное пышными усами.

– Здравствуй, Сосо, – сказал Гурджиев, входя. Гуру только повёл глазами в сторону Эйтингона, и тот застыл у двери, словно чучело медведя с подносом в вестибюле купеческого ресторана. – Я обещал к тебе зайти. Показывай, где всё произошло.

Вождь отпустил револьвер, встал из-за стола, протянул старому другу руку:

– Очень рад тебя видеть, Георгий! Пойдем. Только…

– Не беспокойся, твои люди ничего не заметят, – улыбнулся Георгий Иванович. – Для них мы превратимся в духов.

Сталин пошёл вперёд, показывая гостю путь к временному кабинету, где посетил вождя кремлёвский призрак. Гурджиев с каждым шагом всё больше сосредоточивался. Он словно вслушивался в какую-то, только ему доступную, музыку сфер.

– Привидение вышло из этого кабинета. Здесь в него стрелял часовой. Ушёл Фиораванти сюда, за угол, в коридор.

Георгий Иванович резко расслабился и заулыбался.

– Могу тебе сообщить абсолютно точно – магией здесь и не пахнет. В буквальном смысле слова.

Сталин привстал на мыски, сразу сравнявшись ростом с гуру, покачался на носках мягких сапог и быстро пошёл к своему постоянному кабинету. Охранник у двери бдительно смотрел сквозь вождя и его гостя. Поскрёбышев даже лысую голову не поднял, когда два бывших семинариста прошли в рабочее помещение Генерального секретаря. Бедняга Эйтингон так и стоял у двери растолстевшим и обленившимся Атлантом.

Хозяин уселся за столом, жестом предложив Гурджиеву занять место напротив, потёр левый локоть.

– Ты творишь чудеса. Ты колдун?

– Видишь ли, Сосо, – мягко произнёс Георгий Иванович, – самое страшное в магии то, что в ней нет ничего магического [11].

– А как же вот это всё? – Иосиф Виссарионович сделал круговое движение правой рукой.

– Это – физика. Просто мы понимаем ещё слишком мало. Я пытаюсь узнать больше.

– Обучая молодёжь танцам? – не без сарказма спросил Сталин.

– Все философские учения явно или скрыто исходят из представления, что вселенная и человек созданы и существуют по единым законам, – невозмутимо ответил Гурджиев. – Вселенная едина и состоит из элементарных частиц. Твой Ленин написал, что электрон так же неисчерпаем, как и атом, помнишь? Одна из характеристик элементарной частицы – спин, вращение. Когда дервиш крутится в священном танце, с определённым количеством оборотов в минуту, повторяя про себя слова бараки, не устанавливает ли он связь между собой и элементарными частицами – материей, из которой соткан мир? А где связь, там и воздействие. След ментального усилия остается, и знающий его легко определит в течение достаточно долгого времени.

– Следы остаются. Здесь их нет, потому что не было никакой магии. Но в принципе, возможно силой мысли возводить и разрушать дворцы. Читали. В сказках «Тысячи и одной ночи», – несколько натужно стал иронизировать Сталин.

– Силой мысли, – повторил Георгий Иванович. – Мы ведь ничего не знаем о собственных возможностях. В какой-то момент человечество пошло по пути наименьшего сопротивления. Легче создать рычаг или блок, чем передвигать огромные глыбы при помощи того, что египтяне называли «мана».

– Легче? А ты когда-нибудь пробовал потаскать даже не огромные глыбы, а просто камни?

– Довелось, – усмехнулся гуру. – В Тибете я знакомился с учением йогов, с боевыми искусствами китайцев. Я разговаривал с ламами высоких степеней посвящения. Мне даже посчастливилось встречаться с мудрецами Шамбалы.

– Это те, которые тайно управляют миром? – недоверчиво переспросил Сталин. Он подался вперёд, ближе к собеседнику, опёрся локтями на стол и упёр подбородок в тыльные стороны скрещенных ладоней.

– Меньше слушай своего Рериха вместе с Блюмкиным, – досадливо отозвался Георгий Иванович. Он сидел в расслабленной позе. Но спина оставалась идеально прямой. Свет от настольной лампы не достигал его лица, вождь видел только расплывчатый силуэт старого друга. Обычно Иосиф Виссарионович предпочитал, чтобы сидящий напротив человек был в ярком луче, а сам Хозяин скрывался в полутьме. Так безопаснее. Но сейчас – совсем иной случай.

– Просветлённых меньше всего интересует ваша мышиная возня. Они заняты познанием того, что может человек, и расширением этих способностей. По сравнению с этим «злоба дневи сего» – мгновение, не стоящее внимания.

– Значит, мы все: я, Гитлер, Черчилль, Рузвельт – мыши; судьбы государств и народов – только миг. А вы в белых хитонах размышляете, как бы сделать какого-то абстрактного Ваню или Гоги – Всемогущим, чуть ли не богом.

– Ты сердишься, Сосо, – засмеялся Гурджиев. – Понимаю, обидно. Великий диктатор, огромную страну поднял из руин и сделал мировой державой. Сколько судеб для этого пришлось переломать об колено, вопрос отдельный. Великие дела требуют и великих жертв, не так ли? Товарищ Сталин скорее согласится, чтобы через тысячу лет его именем пугали детей, чем с тем, чтобы через каких-нибудь полвека десятиклассник знал о нём столько, сколько о вещем Олеге: отмстил неразумным хазарам, и всё. Кто такие хазары, за что им отмщали, как и сколько раз – преподаватель ведает.

Век человека, отдельного человека, короток. Потому он и интересуется днём текущим. А если вырваться из теней сиюминутности и посмотреть на проблему глазами философа, откроется такая картина: люди соприродны окружающему миру, космосу. Помнишь, что космос – это порядок в отличие от хаоса? От момента, вернее, периода возникновения мысли они воздействовали на окружающий мир и физически – забивая зверя или ковыряя землю палкой в поисках съедобных корней, и магически. Когда наш пещерный предок рисовал на стене, как племя загоняет животное, он заклинал оленя или мамонта принести себя в жертву. После удачной охоты обязательно исполняли обряды благодарности тому, кто позволил себя убить, чтобы поддержать существование рода. Тебе это ничего не напоминает?