Фриц Лейбер - Ведьма

Тут снова вмешался Каллингхэм.

— Проблемой анонимности мы сможем заняться позже, — сказал он. — Возможно, они сами изменят свое решение, когда узнают, что их ждет новая литературная слава. И если даже они предпочтут остаться анонимными, достаточно будет печатать на титульной обложке их книг «Мозг номер один и Г. К. Каллингхэм», «Мозг номер семь и Г. К. Каллингхэм» и так далее.

— Вот это да! — воскликнул Гаспар благоговейно, а Зейн Горт заметил едва слышно:

— А не будет это слишком уж однообразно?

Каллингхэм улыбнулся своей терпеливой улыбкой мученика, но Флэксмен, побагровев, поспешил на его защиту.

— Довольно! Мой друг Калли программировал словомельницы «Рокет-Хаус» в течение десяти лет и давно заслужил литературное признание! Писатели больше века крадут славу у программистов, как раньше крали славу у редакторов! Даже надувшийся от самомнения писателишка с пустой головой и робот со швейной машиной вместо мозгов могли бы понять, что мудрецов придется программировать, редактировать, обучать — называйте это как хотите, — и сделать это способен лишь Калли!

— Извините меня, — перебила его няня Бишоп, — Ржавчик больше не может ждать, и я сейчас включу его.

— О, мы готовы, — мягко сказал Каллингхэм, а Флэксмен, вытирая пот с изрядно покрасневшего лица, добавил с сомнением:

— Да, пожалуй.

Няня Бишоп жестом пригласила всех встать у того конца стола, где сидел Флэксмен, и повернула телевизионную камеру в их сторону. Когда она вставила вилку в верхнюю правую розетку серебряного яйца, послышался едва заметный щелчок, и Гаспара вдруг охватила дрожь. Ему почудилось, что в телевизионном глазу что-то мелькнуло — какой-то красноватый отблеск. Няня Бишоп включила микрофон в верхнюю левую розетку, и Гаспар затаил дыхание, заметив это лишь несколько секунд спустя, когда сделал невольный шумный выдох.

— Ну, давайте же! — сказал Флэксмен, тяжело дыша. — Включите динамик мистера… э… мистера Ржавчика. А то по мне мурашки бегают. — Он спохватился и виновато улыбнулся в сторону телевизионной камеры: — Извините, старина!

— Но это может быть и мисс, и миссис Ржавчик! — напомнила девушка. — Ведь среди тридцати мудрецов было и несколько женщин. А динамик я включу после того, как вы изложите ему свое предложение. Поверьте мне, так оно будет лучше.

— Он знал, что вы принесете его сюда?

— Да, я ему сказала.

Флэксмен расправил плечи, посмотрел в телевизионную камеру, судорожно сглотнул и беспомощно оглянулся на Каллингхэма.

— Здрав-ствуй-те, Ржавчик, — начал тот размеренным голосом, словно подражая машине или что-то ей втолковывая. — Меня зовут Г. К. Каллингхэм, я совладелец издательства «Рокет-Хаус» и партнер Квинта Горация Флэксмена, который в настоящее время опекает «Мудрость Веков». Он сидит рядом со мной.

Затем Каллингхэм вкрадчивым тоном изложил положение, создавшееся в издательском мире, и осведомился, не пожелают ли литературные гении вернуться к творческой работе. Вопрос об анонимности он искусно обошел, о программировании упомянул лишь вскользь (обычное сотрудничество между писателем и редактором, сказал он), намекнул на заманчивые возможности использования гонораров и в заключение произнес несколько красноречивых фраз о преемственности литературы и общности писательского творчества на протяжении веков.

— Мне кажется, я ничего не упустил, Флэкси?

Тот лишь кивнул.

Няня Бишоп включила вилку динамика в розетку.

Довольно долго в комнате царила полная тишина. Наконец Флэксмен не выдержал и спросил хриплым голосом:

— В чем дело, няня Бишоп? Уж не умер ли он в своей скорлупе? Или динамик не в порядке?

— Работа, работа, работа, работа, — тотчас отозвалось яйцо. — Только этим я и занимаюсь. Думаю, думаю, думаю, думаю. Увы, увы, увы.

— Это кодовое обозначение вздоха, — объяснила няня Бишоп. — У них есть динамики, с помощью которых они могут воспроизводить любые звуки и даже петь, но я подключаю их только по воскресеньям и праздничным дням.

Снова наступила неловкая тишина, затем из динамика донеслось:

— Ваше предложение, господа Флэксмен и Каллингхэм, для нас огромная честь, невероятная честь, но принять его мы не можем. Мы пробыли в изоляции от внешнего мира слишком долго и не способны ни рекомендовать вам развлечения, ни поставлять их. Нас тридцать, обремененных своими маленькими занятиями и любимыми делами. Мы удовлетворены этим. Я говорю от имени всех моих двадцати девяти братьев и сестер, потому что в течение последних семидесяти пяти лет у нас не было расхождений по таким вопросам, а потому я от всей души благодарю вас, господа Флэксмен и Каллингхэм, от всей души, однако наш ответ — нет. Нет, нет, нет и нет.

Голос, доносившийся из динамика, был абсолютно монотонен, и нельзя было понять, насколько серьезно это смирение. Тем не менее разговорчивость яйца рассеяла смущение Флэксмена, и вместе с Каллингхэмом они принялись уговаривать, убеждать и умолять Ржавчика, а Зейн Горт время от времени подкреплял их доводы изящными логическими построениями.

Гаспар, который молча маневрировал так, чтобы оказаться поближе к няне Бишоп, шепнул, очутившись возле робота:

— Действуй, Зейн. А я-то считал, что ты примешь Ржавчика за урода-неробота, как ты выражаешься. Ведь если на то пошло, он всего лишь стационарная думающая машина вроде словомельницы.

Робот задумался.

— Нет, — прошептал он в ответ, — он настолько мал, что не внушает мне такого чувства. К тому же он слишком… слишком уютный, если прибегнуть к вашему лексикону, и наделен сознанием, которого у словомельниц никогда не было. Нет, он не робот, он — аробот. Он такой же человек, как и ты. Правда, в оболочке, но это неважно — ведь и ты скрыт в оболочке из кожи.

— Да, но у меня есть отверстия для глаз, — заметил Гаспар.

— У Ржавчика они тоже есть.

Флэксмен посмотрел на них угрожающе и приложил палец к губам.

К этому времени Каллингхэм уже несколько раз упомянул, что мудрецам нечего опасаться того, что создаваемые ими произведения окажутся далекими от жизни — это уж он как директор издательства берет на себя. Флэксмен же с отвратительной слащавостью расписывал, какое благодеяние для человечества совершат серебряные мудрецы, когда поделятся накопленной за неисчислимые тысячелетия (его собственные слова) мудростью с короткожителями, отягченными бренными телами. Разумеется, эту мудрость лучше всего воплотить в остросюжетные, увлекательные повести. Ржавчик время от времени вновь коротко излагал свою философию, выдвигал новые аргументы, уклонялся от возражений, не отступая ни на шаг со своих позиций. Во время медленного дрейфа по направлению к няне Бишоп Гаспар поравнялся с Джо Вахтером, который, нацепив кусочек пены на конец карандаша, сыпал на него клочки бумаги, чтобы он не прилип к мусорному совку. И тут Гаспару пришла в голову мысль, что Флэксмен и Каллингхэм совсем не те хитрые, ловкие и циничные бизнесмены, за которых они себя пытаются выдать. Их взятый с потолка план заполучить от двухсотлетних законсервированных гениев произведения, увлечь современного читателя выдавал в них безответственных мечтателей, строящих воздушные замки.