Брайан Стеблфорд - Течения Алькионы

Я обратил внимание на слегка озабоченного Джонни Сокоро.

- У тебя что, нет работы?

- Я должен проверить сопла снаружи, но только тогда, когда разойдется толпа.

- Дель Арко позаботится, чтобы их разогнали, - сказал я. - Он закатит скандал работниками космопорта за то, что их пустили.

- Они не могли не пустить людей, - заметил Джонни.

- Чертовски мало нужно было сделать, чтобы не пустить их. Их ведь можно было посадить за решетку, если бы такое решение приняли власти. Ведь эти зеваки нарушили границы космопорта.

- Это действительно настолько серьезно?

Я пожал плечами.

- Для меня нет. Это корабль дель Арко.

Я помолчал, а затем продолжал.

- Но ты-то получил то, что хотел? Завтра утром покидаешь Землю. Затем через несколько дней будет Венец Алькионы.

- Не знаю, почему он меня нанял, - сказал он. - У меня нет опыта работы в космосе и я не знаком с этим типом двигателя.

- Может быть, они просто торопились? - сказал я. - Не стоит об этом беспокоиться. Если у них и была какая-то особая причина то это, наверняка, - тщательность. Новоалександрийцы - весьма аккуратные люди. Основа команды - пилот и, может быть, он хотели сгруппировать вокруг меня команду.

Всеми новинками, которые в наличии на корабле, занимаюсь я, и они могли позволить себе дать мне людей, которых я знаю и с которыми могу сработаться.

- Тогда почему капитан - дель Арко, а не вы?

Меня это тоже беспокоило. И я ответил, что не знаю. Но у меня были подозрения. Пока дель Арко - капитан, я - никто. На капитана любого корабля возложена большая ответственность и, естественно, определенная власть в пределах закона. Капитан может скрывать, куда, как и когда полетит корабль. Может быть, новоалександрийцам нужны были только мои способности, а не мои мысли о том, как все должно происходить. В глазах закона я не обладал никакой властью, а они при помощи контракта надо мной такую власть имели.

Джонни пошел помогать Ротгару. У меня тоже было много работы тщательно проверить все механизмы, которые я использовал, чтобы убедиться в их надежной работе, но пока я хотел несколько часов отдохнуть. Я был совершенно без сил после полета. Я оперся о люльку и начал беседу с ветром.

Так ты действовал по-своему? - впервые я сам был инициатором разговора. Я привыкал к нему, принимал его присутствие, как нечто большее, чем неприятное явление, с которым я ничего не мог поделать.

- Я действовал по-твоему, - ответил он. Было приятно, что кто-то принимает близко к сердцу мои интересы.

- У меня в сердце и твои, и мои интересы. И так же должно быть у тебя. Наши интересы должны быть более-менее одинаковыми. Спор может повредить обоим.

Может быть, - согласился я и добавил: - но больше для тебя, чем для меня. У меня ведь эта оболочка. Я обладаю телом.

Именно этот момент меня и беспокоил. На что был способен ветер, если он уже устроился? Может ли он лишить меня моего тела? Но он охотно согласился, что телом обладаю именно я и, в случае какого-либо спора ему придется лететь туда, куда его везут. Я подумал, что, будь я на его месте, то очень возражал бы против полета в Течение Алькионы.

11

Второй полет был мало похож на первый. Днем раньше я устанавливал ограничители, чтобы не дать возможность выкачать из корабля все, на что он был способен. На этот раз все было по-настоящему - двигатели готовы к работе, а плазма - к истечению.

Небольшими порциями я набавлял импульсы в нормирующую систему, чтобы прочувствовать циклы подачи плазмы и приспособить свою нервную систему к этому ритму, прежде чем покинуть Землю.

Птица взмыла на вышке, словно неистово желала чистого пространства всю свою юную жизнь, и теперь ей предложили, и она больше не в силах ждать. Я сбросил релаксационную сеть к моменту закрытия дюз, и волна энергии протекла через нервную цепь словно шок. Внезапно все ожило и вылилось в скачок. Птица и в самом деле теперь двигалась - не поднималась на всплеске двигателя или паря на крыльях, а перемещалась, внутренне свободная и потребляющая энергию.

Быстрее, быстрее, быстрее...

В капоре Земля мне была видна только как направляющая отметка. Даже солнце визуально превратилось в жалкую точку света.

- Отсчет времени готовности к тахионному переносу, - спокойно сказал я Ротгару. Я всегда выглядел перед взлетом спокойным. Он начал с двухсот, что я предвидел - из осторожности. На секунду или две я расслабился, чтобы затем предельно собраться. Отсчет я игнорировал до тех пор, пока он не дошел до восьмидесяти, затем немного ускорил свои действия и увеличил в сети мощность, рывками подавая ее и отбирая назад. Релаксационное поле скачками начало возрастать.

Ротгар удерживал плазму в полном равновесии. Она текла ровно, словно большая река, несмотря на нагрузку, которую несла. Я пробежал пальцами по пульту управления, ощущая готовность ответить на малейшее давление. Осторожно повел корабль вдоль линии, которую мы вместе с дель Арко проложили для рабочего курса. Корабль двигался ровно, без каких-либо рывков по вине плазменного поля. Большая часть кораблей имела отклонения теряли время и мощность, - и постоянно барахлящие защитные поля. Но "Хохлатый Лебедь" двигался с грацией совершенства.

Отсчет достиг двадцати, а в руках у меня было время и мощность. Все в порядке - даже сомнения отсутствовали, что что-то может быть не так. Вне всякого сомнения - корабль подчинялся мне, и мы действуем как единое целое. Мы готовы.

Когда счет перешел на простые числа, релаксационное поле резко возросло и начало усиливаться. Под нагрузкой плазма пыталась вырваться, но мы с Ротгаром удерживали ее, заставляя плавно истекать. Правой рукой я прибавлял, а левой сдерживал подачу. Точно старался выдержать баланс, чтобы удержать истечение. Достигнув барьера Эйнштейна на границе досветовых и сверхсветовых скоростей удерживать равновесие стало неимоверно сложнее. Теперь необходимо было быть очень точным. Если я пережму, плазменное поле прорвется и истечет из системы. Если бы я ослабил напор, то мы потерпели бы неудачу с передачей, поскольку не совладали бы с нагрузкой течения.

Но отсчет достиг нуля, и времени на размышления у меня уже не было. Только рефлексы и интуиция. Нагрузка перераспределилась к ограничителю, и импульс резко бросил нас через барьер без фазовой вспышки. Каждое мгновение корабль оставался устойчивым. Плазма поддерживалась в совершенстве. Немедленно я успокоил распределяющее поле. Напор возрастал у меня в руках. В тахионном реверсе скорость возрастала экспоненциально, по мере того, как я изменял эффективную массу. Я расслабился, на пяти тысячах дал кораблю возможность двигаться равномерно. Он лег на трассу и вскоре мы были в открытом пространстве.