Грег Бир - Божья кузница (сборник)

Эдварду не потребовалось никаких расчетов, чтобы понять: это — конец. Такой огромной энергии — даже если атака прекратится — хватит, чтобы уничтожить все живое на западе континента, чтобы изменить облик Северной Америки.

Ощущение ускорения в желудке. Толчок вверх. Кожа будто горит. Снова толчок. Ветер, кажется, может подхватить и унести их. Собрав последние силы, Эдвард прижался к Бетси. На какое-то мгновение он потерял Минелли из виду, когда же он снова открыл воспаленные глаза, то на фоне мрачного синего неба, покрытого звездами — в этот момент тучи рассеялись, — разглядел друга, который стоял, подняв руки, на колеблющейся террасе и блаженно смеялся. Минелли попятился и, окутанный клубами пыли, наступил на только что отколовшуюся гранитную плиту — рот открыт в крике, утонувшем в немыслимом грохоте.

Йосемите больше нет. И Земли, наверно, уже нет. А я все еще мыслю.

Единственное, что ощущал Эдвард, помимо непрерывного ускорения, это тело Бетси рядом с собой. Дышать становилось все труднее.

Они больше не лежали, а падали. Эдвард видел каменные стены, обнаженные белые поверхности шириной в тысячи футов, кружащиеся деревья, комки слипшейся грязи и даже — в нескольких ярдах от себя — маленькую женщину с лицом ангела, летящую с закрытыми глазами и распростертыми руками.

Казалось, прошла вечность, прежде чем свет окончательно померк.

Гранитные плиты накрыли их всех.

С расстояния в десять тысяч миль Земля казалась такой же первозданной, мирной и прекрасной, какой она впервые предстала перед ним тридцать лет назад на фотографии, сделанной из космоса. Этот вид — алмаз в облаках, опал и ляпис-глазурь в причудливой дымчатой оправе — восхитил его и заставил сильнее, чем когда-либо ощутить себя частью одного космического целого. Те снимки во многом изменили его жизнь.

Свидетели выглядели подавленными. Никто не произносил ни слова. Все старались вести себя как можно тише. Артур еще никогда не сталкивался со столь углубленной сосредоточенностью в большой группе людей. Марти замер рядом с отцом, выпустив его рук — мальчик не выше четырех футов одиннадцати дюймов, стоящий в одиночестве. Много ли он понимает?

Не исключено, столько же, сколько и я.

Ничто нельзя было сравнить с тем, что им предстояло увидеть. Ни пожар в родовом доме, ни тонущий океанский лайнер, ни бомбежку города или ужас массовых захоронений времен революций и войн. На их глазах совершалось преступление против всего человечества. Кроме них — пассажиров корабля и записей, хранящихся в ковчегах, — от Земли не останется и следа.

Но Артур не мог оплакивать гибель всех жителей планеты — сначала необходимо набраться сил и примириться со смертью отдельных людей. Так много личных потерь, предметов, мест, которые предстоит оплакать: его разум все же не является голографией разума человечества.

Уйдет в небытие и то, что было неведомо ему. Связи, факты, события — одни так и не свершившиеся, другие уже непоправимые. Ковчеги могли спасти только то, что люди знали сами о себе. Позже появятся беженцы, в чьих сердцах никогда даже не промелькнет надежда на возвращение домой, надежда на восстановление связи с утраченным прошлым.

Они будут зависеть от доброты или каких-то других качеств чужаков, от механического разума, который до сих пор не продемонстрировал особой охоты раскрыть свои карты — от благодетелей не менее таинственных, чем губители планеты.

Жизни. Биллионы людей, влачащих недолговечное существование, подлежащее забвению. Артур не мог постичь до конца картину бытия. Уж лучше мыслить абстрактными категориями. Правда, абстракций и так хватает. То, что представало перед его взором теперь, реально и быстротечно, и от понимания этого разрывалась душа. Позади месяцы неимоверных стараний сжиться с новыми фактами и явлениями, а, между тем, та тяжелая пора подействовала на него не так сильно, как вид Земли в прозрачной панели космического корабля.

Сеть ничего не объясняла. Спустя некоторое время, когда каждый из свидетелей свыкнется с потерями — может, тогда люди осмыслят подробности гибели родной планеты и произведут ее посмертное вскрытие.

В голове мелькали различные образы и картины. Реклама в детских телепередачах, смеющаяся женщина с ожерельем Питера Пена и прилизанными волосами, благопристойные домохозяйки, лица солдат, погибающих во Вьетнаме, президенты, один за другим сменяющиеся перед телекамерой, и напоследок печальный образ Крокермена.

Двухсотдюймовый телескоп в Маунт-Паломаре. Артур никогда не работал с ним, но ему часто доводилось бывать в обсерватории. Шестисотдюймовый — в Мауна-Кеа. Его комната в общежитии Калифорнийского университета. Лицо женщины, с которой он первый раз в жизни занимался любовью на первом курсе. Лекции преподавателей. Радость, которую он испытал в тринадцатилетнем возрасте, определив свойства листа Мебиуса. Счастье от того, что удалось ухватить концепцию пределов исчисления. Чтение первых статей о черных дырах в конце шестидесятых.

Харри. Как всегда, Харри.

Первая встреча с Франсин — девушкой с длинными черными волосами в легкомысленном купальнике, которая с грацией сладострастной богини выходит из моря и бежит по ляжу, стряхивает полотенцем песок с лодыжек и бедер и, смеясь, падает на спину в пяти ярдах от Артура.

Не все потеряно.

Марти тронул его за руку.

— Папа, что это?

Земной шар не изменился с виду, но Марти что-то заметил, да и некоторые другие начали шептаться, показывая на панель.

Над Тихим океаном разрасталось серебристо-белое пятно, как плесень в чашке Петри. Такие же сгустки появились над западной частью Соединенных Штатов и видимым районом Австралии. Через несколько минут Земля предстала перед ними в непроницаемом одеянии бело-серого цвета. Туманная масса медленно, как минутная стрелка, вздымалась волнами, почти такими же, какие бывают на поверхности водоемов. Завеса над Северным полюсом переливалась всеми цветами; яркие пятна постоянно меняли свои очертания и напоминали пламя свечи на ветру. Там буйствовало северное сияние. Непонятные разрушительные процессы происходили в динамо-машине внутреннего механизма планеты.

Артур представлял, как взрыв распространится от сверхжаркого радиоактивного субъядра к внешнему ядру — туда, где формируется магнитное поле Земли. Сжатая расплавленная масса будет все больше и больше уплотняться, приближаясь к переднему краю рвущегося наружу потока. Ударная волна достигнет земной коры, изменит рельеф океанического дня, уже и так ослабленного серией термоядерных взрывов, сдвинет материки — а они в десять раз толще дна океанов, — сомнет их, приподняв на сотни футов или несколько миль. Вода спадет, разлившись по материкам… И все это сейчас, наверно, уже происходит за облаками.