Владимир Михановский - Гостиница «Сигма»

— Пожалуй, — согласился Петрашевский.

— И всегда, сколько помню, вы голову готовы сунуть под топор.

— Готов, если этого требуют интересы дела, — упрямо боднул воздух Аким Ксенофонтович.

— Интересы дела! — повторил представитель Космосовета. — Можно подумать, что я, — ткнул он себя пальцем в грудь, — только о собственном благе пекусь.

— Не знаю, не знаю, дорогой коллега, — пробурчал Аким Ксенофонтович.

— Кстати сказать, зря вы меня, милый мой Аксен, «дорогим коллегой» честите. Право, я этого не заслужил.

— Зря так зря, — охотно согласился Петрашевский. — Так что, проводим завтра завершающее испытание Тобора?

— Боже, ну до чего вы настырны, академик, — досадливо поморщился представитель Космосовета. Он уже не казался Суровцеву таким моложавым, как в полутьме сферозала, а выглядел постаревшим и обрюзгшим.

— Под мою ответственность, — сказал Петрашевский.

— Господи, ну до чего человек неразумный, — покачал головой представитель Космосовета и величаво оглянулся, словно призывая в свидетели всех, кто безмолвно слушал их спор. — Мне ли говорить, во сколько обошелся государству Тобор? Его стоимости достаточно, чтобы выстроить целый городок в пустыне… Ну зачем вам, друзья, горячку пороть? Разберетесь сообща, в чем там дело, устраните неполадки, доработаете модель и тогда выходите снова на испытания, милости просим!

— Тобор конструктивно исправен, и мы завтра же докажем это, — отрезал Петрашевский.

— Слова, слова… — протянул представитель Космосовета. — А знаете что, друзья мои? Давайте-ка оставим вопрос открытым до утра. Я вновь просмотрю все материалы, прикину… Вы уж мне все материальчики подкиньте, — обратился он к Петрашевскому. Тот кивнул с озабоченно-просветлевшим лицом.

На улице было сыро. Осенний ветер гнал по асфальту опавшие листья. Вечерело, и разноцветные пластиковые дорожки, бегущие к дальним куполам зданий, начинали наливаться светом.

— Какая роскошь — открытый мир!.. — пробормотал вестибулярник, плотнее запахиваясь в плащ.

Люди двигались плотной озабоченной гурьбой, над которой, казалось, незримо витало облако усталости, разочарования и недоумения.

Суровцеву асфальта не хватило, и он шагал прямо по увядшей траве, влажной от поздней свинцовой росы.

Альпинист шел молча, не вступая в разговор, временами становившийся общим. Наконец, улучив момент, он нарушил внезапно возникшую паузу:

— Прошу извинить… Я, конечно, не специалист, в биокибернетике мало чего смыслю… Но, по-моему, никто еще не сказал о главном в сегодняшних испытаниях!

Все обернулись к говорившему, и альпинист, преодолевая смущение, пояснил:

— Вы только о недостатках Тобора толкуете… А как он через вулкан перепрыгнул?! Это ж додуматься только!

— Такая уж наша доля, молодой человек, изъяны выискивать, — вздохнул представитель Космосовета.

— А Тобор и впрямь интересно прыгнул, — вступил в разговор молчавший до сих пор инженер. — Вы так запрограммировали его, Иван Васильевич? — обернулся он к Суровцеву.

— Отнюдь, — покачал тот головой.

— Значит, это сам Тобор на ходу придумал? — восхитился альпинист. — Прыгать с грузом, с тем чтобы потом отбросить его?..

— Не совсем так, — сказал Суровцев. — Прыжок с тяжестями знали и несколько тысячелетий назад, им пользовались легкоатлеты древности. Я узнал об этом, когда побывал в Греции, в местах, где некогда проводились древние Олимпиады… Несколько дней и ночей бродил, как зачарованный, среди руин, храмов и стадионов, рассматривал на мраморных плитах полустертые временем надписи… Представьте, они мне поведали немало. Скажем, легендарный грек Тилон пролетел в прыжке, пользуясь гантелями, более шестнадцати метров и навсегда вошел в историю спорта землян.

— А потом прыжок Тилона повторил кто-нибудь?

— Никто не сумел, хотя пытались многие, — сказал Суровцев. — Я специально изучал летописи всех Олимпиад, начиная с самых древних, и протоколы всех крупных соревнований.

— В чем же, по-вашему, дело? — спросил представитель Космосовета.

— Трудно сказать, — пожал плечами Суровцев, — мнения расходятся. Думаю, для прыжка с грузом необходима была особая, великолепно отточенная техника, которая была впоследствии утеряна. Но одно могу сказать совершенно точно: у Тилона был замечательный тренер… Вот такого тренера, знающего, как прыгают с грузом, мы отыскать для Тобора не смогли.

— Как же Тобор все-таки догадался прыгнуть с грузом? — спросил кто-то.

— Что ж, Иван Васильевич, — усмехнулся Петрашевский, — раскройте товарищам секреты воспитания Тобора.

— Я передал Тобору всю информацию, связанную с техникой прыжка. Всю, — подчеркнул Суровцев. — И предоставил ему возможность самому разобраться в ней. Ну, а результат вы видели сегодня на экране.

Постепенно от группы идущих откалывался то один, то другой.

— Так я не прощаюсь. Жду протоколы учебных поисков, — сказал представитель Космосовета, сворачивая на тропинку, ведущую к крохотной, с воробьиный нос, гостинице, выстроенной в форме подсолнуха. Теперь диск его был обращен в сторону немощно угасающего заката. В этой же гостинице остановился и Суровцев.

— Я сам занесу их вам, — сказал Петрашевский.

— Хорошо, заходите. Поковыряемся вместе. Авось и отыщем «недостатки в пробирной палатке», — съязвил представитель Космосовета.

Суровцев пошел проводить Петрашевского. Аким Ксенофонтович на время испытаний Тобора поселился в коттедже, самом последнем в ряду. («Моя хата с краю», — не преминул он пошутить по этому поводу.) Сразу за виниловым домиком начиналась тайга.

Они остановились у тускло мерцающего крылечка.

— Последний парад наступает, — проговорил Петрашевский, и Суровцеву показалось, что голос у старика дрогнул. — Но ничего, мы еще побарахтаемся, черт возьми!.. — Аким Ксенофонтович махнул рукой, молодо взбежал на крыльцо и хлопнул дверью.

Суровцев постоял с минуту, прислушиваясь к хищной, насторожившейся тишине. Больше других времен года он любил осень. В памяти сами собой выплыли знакомые с детства, заученные из хрестоматии строки:

Он шел, осторожно отводя от лица ветви, словно тянущиеся к нему руки. Пахло хвоей, прелым листом, еще чемто, от чего тревожно и сладко защемило душу.

В глубь леса Суровцева вела тропинка, робкая, почти неприметная в разом прихлынувших сумерках.