Владимир Щербаков - Семь стихий. Научно-фантастический роман

Несколько бедуинов из Африки гостили в Европе. Как-то раз их повезли к водопаду. Хрустальный столб, мельчайшая пыль брызг, радуга. Здесь можно было вволю напиться и снова смотреть на чудо, неведомое жителям знойной пустыни. Сколько переходов нужно сделать на лошадях или верблюдах, чтобы добраться до колодца! А бывало, и глубокие колодцы пересыхали. И тогда надо рыть песок и растрескавшуюся глину, чтобы добраться до жидкой грязи. Каждая капля воды на вес золота. Чтобы посмотреть, как растет трава, бедуины готовы проехать сотни километров. И вдруг…

Точно продырявился бурдюк, где хранится запас воды для всего мира. Водопад! Бедуинов позвали дальше. Они не трогались с места. «Побудем еще немного», — просили они и снова погружались в созерцание. Вода, питьевая вода!

— Пойдемте дальше, здесь не на что больше глядеть.

— Подождем еще.

— Чего же ждать?

— Подождем, пока кончится вода.

…Что-то мешало ей вспомнить все до конца, как жила она раньше и о чем говорила с сестрой, как встречала в детстве зиму и радовалась весне. И где затерялся этот северный край? Как теперь найти дорогу к дому? Узнают ли ее? И горестно отозвалось: нет! Не узнают. Порой она догадывалась, что места эти придуманы ею и люди тоже.

Исходила много троп: привыкала к раздолью, размышляла о себе и пока старалась не попадаться часто на глаза. Слушала говор воды на перекатах, всплески, звоны брызг, ловила взглядом мелькания лучей на пестрых каменьях. Старалась понять, почему брошено гнездо скопы на сухой лиственнице и откуда этот несказанный предвечерней свет от оранжевых цветов, разбросанных на лугах. В пойменных лесах, где много усыхающих деревьев, чутко прислушивалась к стуку белоспинных дятлов, искавших личинки усачей, златок, короедов. Там разбила эль. Нашла другой…

Чувствовала себя иногда просто, свободно с людьми: но что-то мешало сделать последний шаг. Вдруг поняла: браслет. В нем причина.

Ранним утром улетела к реке, где камни и тальники, пади и висячий мост. Ступила на мост. Дошла до середины, сжала голову руками, сказала громко: «Хочу быть как все! Не надо мне больше ничего! Устала, измучилась, пора!» И сняла браслет. Облокотилась на перила и наклонила голову: под мостом шумел белопенный поток. Протянула руку вниз: браслет выпал из пальцев и утонул. «Вот и все», — подумала она. И с этого дня началась новая жизнь. Удивителен и неповторим ее талант — вживаться в новый образ. Можно вспомнить о грации, пластике души и тела, но происходившее поразило бы кого угодно.

Совсем вычеркнула она из памяти то давнее, что так пугало ее. Мысли были ясными, и неведом с этих пор стал ей разлад с собственным сердцем. Ибо не было другого пути спрятать от себя самой: нескончаемые раздумья, сомнения, тревогу, прошлое, лики друзей, былую любовь.

Светел ее ум: она познала многое и сумела бы теперь жить в этом мире, как ей хотелось. Только так ведь и можно вступить в эту жизнь. Только так ведь, и не иначе, постигается гармония, пропорции, сам смысл инопланетного бытия. Но если бы вдруг ей показалось, что пришло время вспомнить — и помочь, рассказать, убедить и добиться своего, она бы снова стала Аирой. Такая уж она. Увы, барьер в десятки световых лет преодолим лишь для сотни-другой астронавтов. Это не утешение. И так будет еще долго.

Пусть же здесь, на Земле, задумаются о другом пути. Она поможет. Если настанет день и час.

Я видел ее на мосту. Крутые склоны, поросшие редким кустарником, спускались к воде. У берега громоздились глыбы гранитов, пенные струи лизали их шершавые красноватые бока, поднимались по камню вверх и отступали, срывались в свое ложе, вымощенное валунами.

Я видел ее. Солнце слепило глаза, но я успел заметить, как склонилась она над потоком и как рука ее свесилась вниз. Она что-то сжала в ладони и это был, несомненно, браслет, хотя я тогда и не подозревал об этом. Нас разделяло несколько десятков метров. Стоял дивный день. Под ее ногами покачивалось полотно туристского моста в две доски и бушевала вода со светлой каймой едва наметившейся радуги. Место было очень живописное, глухое, дикое — центр заповедника.

Она стояла на мосту, который так хорошо мне знаком. Старые стальные канаты, на которых он держится давно успели покрыться налетом ржавчины, доски его посерели от дождей. Я направлялся прямо туда, где была она… И ничего не заметил. Она повернулась и пошла не быстро и не тихо, и только позже, много позже волна ее темных волос напомнила мне встречу на «Гондване». Даже малиновый эль, взлетевший вскоре неподалеку от нашего лагеря, не подсказал ничего такого, о чем я догадался, узнал несколько месяцев спустя.

Она утопила браслет.

Я отчетливо помню тот день и ее шаги. И как чутко вздрагивал и покачивался мост под ее ногами!

На пороге была весна, когда я узнал, с кем довелось мне увидеться тогда, в тот день, который не повторится. Той весной и начала открываться мне вся эта история…

Дорога от причала бежала в сопки. Там алели крутые их бока, охваченные закатным огнем. И все там казалось позолоченным, ярким, как рубиновые стекла: радиомаяки, ангары, купола обсерватории, мост, шагнувший через падь. Небо пылало. Над дорогой проносились грузовые террапланы, порхали эли, по асфальту ползли мобили.

У самой обочины шел человек. Он не спешил. Он испытывал чувство сродни тому, какое возникает при возвращении домой. Разве дома спешат?

Он думал пройти по шоссе до поворота на перевал, потом подняться на мыс, увидеть, как откроется весь залив. Он готов был устать. На этот раз не от работы, не от споров и объяснений — просто от ходьбы.

За его спиной, в бухте, стояли морские транспорты, в их трюмах были грузы для Берега Солнца. На борту одного из них и прибыл физик-исследователь Александр Ольмин. Целый год он провел на заводах, где собирали блоки реакторов, и считал дни, когда вернется сюда.

— Я не полечу, — решительно сказал он девушке, встретившей его у эля. — Спасибо, я пойду пешком.

— Этот эль — настоящий лифт, — уговаривала девушка. — Две минуты, и мы дома, — тут она почему-то смутилась, но Ольмин не заметил этого или не подал виду.