Герберт Уэллс - Машина времени (сборник)

В мыслях моих совершался переворот, и мои догадки и впечатления получали новое объяснение. У меня теперь был ключ, чтобы узнать о назначении этих вентиляционных башен, разгадать тайну колодцев и привидений, не говоря уже о бронзовых дверях и судьбе моей Машины. В то же время передо мной намечалось, пока еще в смутных чертах, разрешение той экономической проблемы, которая так занимала меня.

И вот каков был мой новый взгляд на вещи. Эта вторая порода людей была, очевидно, подземной. Поскольку подземное существование стало для них уже привычным и нормальным, они очень редко показывались на поверхности. К такому выводу я пришел, опираясь на три обстоятельства. Во-первых, блеклая окраска, характерная для всех животных, живущих в темноте (например, белые рыбы в пещерах Кентукки). Во-вторых, огромные глаза, обладающие способностью отражать свет, что составляет особенность всех ночных животных, к примеру сов и кошек. И наконец, явное замешательство при дневном свете, неуклюжее, спотыкающееся бегство по направлению к темным местам и особенное опускание головы лицом вниз, что подкрепляло мою теорию относительно чрезмерной чувствительности сетчатой оболочки их глаз.

Итак, у меня под ногами земля изрыта туннелями, и эти туннели служат жилищами для людей новой расы. Существование вентилирующих колодцев и башен по склонам холмов – везде, за исключением долины реки, – служило доказательством тому, насколько широко разветвлены эти туннели. Разве не естественно было предположить, что в этом искусственном Подземном Мире совершалась работа, необходимая для благосостояния наземной расы?

Мысль эта показалась мне настолько правдоподобной, что я тотчас принял ее и уже пошел далее, стараясь отыскать причину раздвоения человеческого рода. Вы, пожалуй, с сомнением отнесетесь к моей теории, но что касается меня, то я очень скоро почувствовал, что она недалека от истины.

Прежде всего обратимся к нашему, теперешнему, времени. Ведь и у нас между капиталистами и рабочими есть разница, – правда, разница только в социальном положении, а не органическая. Но ведь эта разница все усиливается. И разве не ясно как божий день, что как раз тут-то и был ключ к стоявшей передо мной загадке? Нет сомнения, что вам это покажется совершенно невероятным, но ведь существуют доказательства, что развитие идет именно этим путем. Известно, что существует тенденция утилизировать подземные пространства для таких нужд цивилизации, которые не требуют красоты: в Лондоне, например, уже есть подземная железная дорога и строятся новые подземные линии, туннели, подземные мастерские, рестораны, – и все это с годами распространяется все шире и шире. Очевидно, думал я, тенденция уйти под землю постоянно росла и в конце концов промышленность совершенно потеряла право располагаться на земле. Она уходила все глубже и глубже под землю; подземные фабрики разрастались, и рабочие проводили все больше и больше времени под землей, пока…

Но разве рабочий лондонского Ист-Энда [6]не живет уже сейчас в таких искусственных условиях, что он практически отрезан от естественной поверхности родной земли? А затем склонность богатых людей к обособленности, несомненно вызываемая изысканностью их воспитания и расширением пропасти между ними и грубостью бедняков, привела к тому, что привилегированные сословия стараются сохранить исключительно только для своего пользования все большие и большие пространства земли. Ведь, как известно, и теперь лучшие и наиболее красивые места в окрестностях Лондона недоступны для посторонних.

Пропасть между богатыми и бедными неизбежно будет углубляться, поскольку она происходит от продолжительности и дороговизны высшего образования и от того, что у богатых все больше и все легче будут развиваться утонченные привычки. Общение между классами – и особенно в виде браков, пока еще задерживающих окончательное социальное расслоение, – будет становиться все слабее. Таким образом, в конце концов на земле должны были остаться только имущие, которые ставили своей целью удовольствие, комфорт и красоту, а под землей – неимущие, рабочие, которые вынуждены постоянно приспосабливаться к условиям своей работы. Раз они там очутились, то, без сомнения, им нужно платить ренту за вентиляцию своих пещер, причем немалую. Если бы они отказались от уплаты, то могли бы умереть с голоду или задохнуться. Те из них, кто обладал непокорным нравом или не мог приспособиться к таким условиям жизни, вероятно, погибли. Мало-помалу такое положение утвердилось и пережившие, привыкнув к своей подземной жизни, настолько же стали счастливыми на свой лад, насколько счастливы по-своему наземные обитатели. Так, по-моему, достаточно правдоподобно объяснялись и утонченная красота одних, и бесцветная внешность других.

Великий триумф человечества, о котором я мечтал, неожиданно принял в моих глазах совсем другой облик.

Это не был триумф нравственного развития и общего совместного труда, как я это представлял себе. Вместо этого я видел перед собой настоящую аристократию, вооруженную усовершенствованными знаниями и добивающуюся того, чтобы современное капиталистическое развитие мира дошло до своего логического конца. Победа этой аристократии была не только победой над природой, но и победой над другой частью человеческого рода.

Я должен предупредить вас, что такова была теория, которую я придумал в то время. У меня не было подходящего проводника в духе утопических сочинений, который руководил бы мною. Возможно, моя теория была абсолютно неверной, но все же я думаю, что она вполне правдоподобна.

Однако цивилизация, которую я видел, судя по всему, давно уже прошла свой зенит и теперь находилась на пути к упадку. Слишком большая обеспеченность жизни наземных жителей постепенно привела их к дегенерации, к уменьшению роста, силы и умственных способностей. Теперь это было слишком явным. Но что случилось с подземными жителями, этого я не знал. Однако то, что мне довелось видеть, указывало, что морлоки – так назывались, между прочим, эти создания – претерпели еще бóльшие изменения человеческого типа, нежели элои, прекрасная наземная раса, с которой я имел возможность достаточно ознакомиться.

Тут у меня опять возник тревожный вопрос: для чего понадобилась морлокам моя Машина? Честно говоря, я был убежден, что именно они захватили ее. И еще вопрос: почему элои, если они были господами здесь, не могли возвратить мне Машину? И почему они так ужасно боялись темноты?

Я попробовал расспросить Уину о Подземном Мире, но меня снова постигло разочарование. Сначала она как будто не понимала моих вопросов, а потом просто отказалась отвечать. Она так дрожала, словно этот разговор был совершенно невыносим для нее. Когда же я стал настаивать, возможно, слишком резко, она залилась горькими слезами. Это были единственные слезы, виденные мною в Золотом Веке, – кроме тех, которые я сам пролил. Конечно, я тотчас же перестал мучить Уину расспросами о морлоках и постарался поскорее согнать с лица женщины следы ее человеческого происхождения.