Джек Вэнс - Властители Зла. Кн. 2. (Лицо - Книга грез)

Блой надул щеки, но промолчал.

Говард. Хардоах опустил голову, медленно покачал ею:

— Бедный Говард! Девушки относились к нему не лучше. Даже теперь я вздрагиваю, вспоминая их пренебрежение! Саби Садалфлоурис играла в жестокую, бессердечную игру, которую не стану описывать. Теперь я приглашаю ее очаровательных дочерей совершить круиз на борту моей космической яхты. Мы посетим интересные миры, и, я уверяю, в моей компании они не будут скучать. Возможно, это вызовет мучения и чувство одиночества у Саби, но она должна была подумать о своих поступках двадцать пять лет назад. О поступках, которые заставили меня бежать из Гледбитука! — Трисонг обвел взглядом примолкших одноклассников. — Все, о чем я пока говорил, шло мне во вред. Но теперь я очень богатый человек. Я могу купить весь Гледбитук и не заметить этого. С философской точки зрения, я — сверхъестественная личность. Я исповедую Доктрину Космического Равновесия, а если говорить проще — «зуб за зуб...» Теперь о программе сегодняшнего вечера. Я назвал ее довольно оригинально: «Мечта Выдающегося Школьника о Справедливости!» И совершенно счастлив, что волен распоряжаться обстоятельствами!

Корнелиус Ван Бойерс, главный организатор праздника, поспешно вышел вперед:

— Говард! Ты говоришь невероятные глупости! Это же просто несерьезно, но, в сущности, ты хорошо нас всех повеселил. Садись наконец на место. Ты хороший парень, и мы вместе будем наслаждаться вечеринкой.

Говард махнул рукой. Два телохранителя вывели Корнелиуса Ван Бойерса из павильона и заперли его в женском туалете. Этим вечером его больше никто не видел.

Говард Хардоах повернулся к оркестру. Джерсен, сидевший в двадцати футах от него, надеялся, что широкополая шляпа и кроткое выражение лица — хорошая маскировка. Хардоах едва взглянул на Джёрсена.

— Маэстро Кутте! Мне доставляет огромное удовольствие встретить вас снова! Вы помните меня?

— Не особенно отчетливо.

— Это потому, что вы разозлились на меня и отобрали скрипку. Вы сказали, что я играю как напившаяся белка.

— Да. Я помню этот случай. Ты сделал грубое вибрато. Но почему, вспоминая старое, ты припоминаешь только гадости?

— Интересно, а вы сами никогда не играли в этом стиле?

— Никогда! Все ноты должны быть логически завершенными, точными и ограниченными с каждой стороны.

— Позвольте напомнить вам о трюизме музыкантов, — сказал Говард Хардоах. — Когда вы перестаете расти, то начинаете опускаться. Вы никогда не играли как напившаяся белка, а сейчас пришло время попробовать. Для того чтобы играть как напившаяся белка, тогда как вы не белка вовсе, вы, по крайней мере, должны напиться. Здесь есть все необходимое. Пейте, профессор Кутте, а потом играйте! Так, как раньше вы никогда не играли!

Кутте наклонился и оттолкнул предложенную бутылку:

— Простите, но я не употребляю ферментов и спиртов. Учение категорически запрещает это.

— Хо! Мы набросим покрывало на теологию, как могли бы набросить платок на болтливого попугая. Доставьте нам радость! Удовольствие! Пейте, профессор! Пейте здесь, или мои телохранители напоят вас за павильоном.

— Пить я не хочу, но если меня принуждают... — Кутте опрокинул содержимое бутылки себе в рот и закашлялся. — Какая горечь!

— Да, это «Горький Аммари». А теперь попробуйте «Дикий Солнечный Свет».

— Это несколько лучше. Позвольте попробовать «Голубые слезы»... Так. Отлично. Достаточно!

Говард Хардоах засмеялся и хлопнул Кутте по спине. Джерсен смотрел на происходящее с тоской. Так близко и так далеко! Музыкант, игравший на цимбалах, пробормотал:

— Этот человек безумен! Если он подойдет ближе, я ударю его цимбалами по голове. Вы поможете мне, и мы в один миг прекратим это безобразие.

У входа стояли двое мужчин: один — низкий и толстый, как обрубок, почти лысый, с квадратной головой и мясистыми чертами лица; второй — худощавый, мрачный, с короткими жидкими черными волосами, впалыми щеками, с длинным бледным подбородком. Они не были одеты в форму телохранителей.

— Видите тех людей? —Джерсен незаметно указал на них. — Они наблюдают и только и ждут от кого-нибудь подобной глупости.

— Я не намерен сносить унижение! —прорычал цимбалист.

— Сегодня вечером лучше вести себя осторожно, а то можно не дожить до утра.

Кутте пробежал пальцами по волосам, его глаза остекленели, и он зашатался, когда повернулся к своему оркестру.

— Сыграйте нам что-нибудь, — окликнул его Говард Хардоах. — В стиле напившейся белки, пожалуйста!

Кутте пробормотал, обращаясь к оркестру:

— «Цыганский костер в Аолиане».

Говард Хардоах внимательно слушал, как играет оркестр. Наконец он закричал:

— Довольно! Теперь переходим к программе! Мне нравится наша встреча. Она состоялась двадцать пять лет спустя. Так как я импресарио и так как темы взяты из моего жизненного опыта, то субъективный подход неудивителен... Итак, начинаем! Я вращаю колесо истории назад. Сейчас мы находимся в школе с нашим милым Говардом Хардоахом, которого донимали задиры и смазливые девчонки. Я вспоминаю один случай. Маддо Страббинс, я вижу тебя. Ты выглядишь более представительным, чем тогда. Выйди вперед! Хочу напомнить тебе кое-что.

Маддо Страббинс смотрел сердито и сидел с вызывающим видом. Телохранители Говарда подошли поближе. Он поднялся на ноги и неспешно подошел к сцене, высокий, дородный мужчина с темными волосами и крупными чертами лица. Он стоял, глядя на Говарда со смешанным чувством презрения и неуверенности.

Хардоах заговорил резким голосом с металлическими нотками:

— Как приятно видеть тебя спустя столько лет! Ты все еще играешь во дворе?

— Нет. Это игра для детей — гонять мяч туда-сюда.

— Когда-то мы оба думали иначе. Я пришел на корт с новой ракеткой и мячиком. А ты явился туда вместе с Ваксом Баллом и выгнал меня, сказав: «Охлади свой пыл, Фимфл. Потренируйся на заднем дворе. Ты должен подождать до лучших времен». А потом вы играли моим мячом. Помнишь? Когда я попытался возражать, заявив, что пришел первым, ты ответил: «Заткнись, Фимфл! Я не могу играть, когда ты ноешь над ухом». Потом ты забросил мой мяч за забор, и он потерялся в траве. Помнишь?

Маддо Страббинс не ответил.

— Я долго переживал ту потерю, — продолжал Говард Хардоах. — Этот случай запал мне в память: мяч стоил пятьдесят центов. Мое время, потраченное на ожидание и поиски мяча, стоит еще один сев, то есть уже полтора сева. С учетом двадцати пяти процентов годовых набегает еще шестнадцать севов двадцать пять центов. Добавь десять севов в качестве штрафа за моральный ущерб, округли, и получится двадцать шесть севов. Заплати сейчас.

— Я не ношу с собой таких денег.