Андрей Столяров - Я - Мышиный король

Он покашлял.

- А Ореховый чародей - это наш Мэр, по-видимому? спросила Елена.

- Догадаться нетрудно... - Марочник вдруг испугался. Только вы понимаете, я надеюсь, что говорить об этом не следует? "Фабрикация и распространение злонамеренных измышлений"... Ну и так далее. Смотри "Указ о Противоречащих закону намерениях". Вы уже человек достаточно взрослый. У вас могут быть неприятности...

- А, подумаешь... - с отвращением сказала Елена. - Кто сейчас не болтает?..

- Мне, однако, не хотелось бы быть невольной причиной... всех тех сложностей, которые у вас могут возникнуть... Я бы чувствовал себя виноватым...

- Ладно. Я все поняла. - Елена остановилась. - Ну, спасибо, что проводили. Теперь я - сама.

И вдруг, не прощаясь, побежала, стуча каблуками через темную арку. И, наверное, дальше - к парадной на другой половине двора.

Бухнула крепкая дверь.

Не умею разговаривать с молодежью, подумал Марочник. Повзрослел, потерял соответствующую непринужденность. Старею. Это, по-видимому, и называется - середина жизни. Когда повзрослел.

Ощущение было не слишком приятное, и на какое-то короткое время оно заслонило для него все остальное. И только пройдя мимо серой песочницы с врытыми подле нее скамейками, оказавшись у задников мастерской, загороженной ящиками и строительным мусором, уже отпирая порезанную, обитую войлоком дверь, он вдруг явственно, как будто из пищевого бачка, ощутил тяжелые волны смрада и одновременно - звериное нахрапистое дыхание.

Шло оно, по всей видимости, как раз из-за ящиков, которые громоздились навалом углов, и наличествовало действительно в непосредственной близости. Вероятно, поэтому Марочник не сразу понял в чем дело, а лишь, отскочив, чтобы не подставлять незащищенную спину, выкинув перед собой короткое жало ножа и пролаяв не своим, надорванным голосом: Кто?.. именно по звериности раздающегося дыхания в мгновенном озарении догадался, что это не сарацины, устроившие здесь засаду, не случайный патруль, не ночная облава гвардейцев и уже гораздо спокойнее вытащил из кармана фонарь, подаренный ему Дуремаром, и, слегка поведя тускло-желтым широким лучом, свидетельствующим об истощении батарейки, шумно вытолкнул из груди накопившийся воздух, убеждаясь в своей правоте:

- А, это вы, ребята... Как вы меня напугали...

Плюшевые медвежьи мордочки с кожаными носами ослепленно моргали в свете фонарика - мягко желтели клыки и, как будто раскручиваемые пружиной, однообразно вращались мохнатые плоские лапы.

А один из этих непривлекательных медвежат тут же выдавил короткое трудное слово:

- Жить...

И другой тоже выдавил:

- Жить... - словно откинулось эхо.

Плюш у обоих был грязный, свалявшийся и сквозь истонченную шкуру проступали широкие кости скелета.

Видимо, они уже давно не ели по-настоящему.

- Так что же с вами, ребята, делать? - спросил Марочник. - Я ведь даже и накормить вас и то не могу, не нарушая закона. Слышали про такой недавний Указ "О неукрывательстве"?.. "О неукрывательстве и о не оказании помощи лицам, заподозренным в противоправных деяниях". От четырнадцатого числа прошлого месяца? То-то же... Как бы мне не погореть на нем вместе с вами...

Все это было чрезвычайно некстати. И однако, все в том же непрекращающемся озарении, снизошедшим на него, по-видимому, от испуга, он уже знал, что ему следует предпринять. И поэтому, приговаривая: Быстрее, быстрее!.. Шевелитесь, ребята... - ощутимо подталкивая неповоротливые тела, чтобы они действительно шевелились, перегнал их в фургончик, который с открытыми дверцами находился неподалеку, и, забросив туда же отрепья раздерганной ветоши: Ничего? Не замерзнете? Только, чтоб - ни единого звука! - облегченно повесил на петли слегка отсыревший замок, - после чего немедленно прошел в мастерскую и, не зажигая света, поскольку все ему тут было знакомо, торопливо набрал некий номер на застревающем разболтанном диске:

- Это - я. Надо срочно увидеться. Есть одно важное дело!..

А затем, не желая выслушивать то, что ему с возмущением начали говорить, бросил трубку и повалился на короткий диванчик для посетителей.

Он рассчитывал, что он заснет мгновенно, такая в нем накопилась усталость, и, наверное, так оно в результате и получилось, но едва он закрыл глаза, ощущая наваливающуюся тупую дремоту, как в кошмаре сознания всплыли - трясущееся лицо Дуремара и его тонкий голос, как будто дрожащий от неожиданного удовольствия:

- Так, выходит, приговор тебе все-таки не отменили?..

Радость при этом звучала самая неподдельная.

А когда он открыл глаза, чтобы избавиться от наваждения, то с удивлением обнаружил, что на круглом железном будильнике, потикивающем с верстака, уже восемь часов, давно наступило утро, и через щели в опущенных жалюзях пробиваются первые солнечные лучи.

Значит, он все-таки спал какое-то время.

Голова, во всяком случае, стала немного свежее, и когда Старый Томас ровно в четверть девятого, как всегда, не задержавшись ни на секунду, появился, чтобы открыть мастерскую, то совсем уже очнувшийся Марочник был к этому времени свеж и умыт, и сказал бодрым голосом, в котором не слышалось и тени усталости:

- Гутен морген, хозяин! Денек сегодня выдался - первоклассный!..

Правда, обмануть проницательность рьяного аккуратиста все-таки не удалось, Старый Томас, конечно, достаточно вежливо буркнул обычное: Гутен морген! - но при этом внимательно посмотрел на помятого Марочника из-под нависших бровей и уже несколько позже, когда хлопотливая фрау Марта заварила утренний кофе, по обыкновению в ритуальном единстве выпиваемый именно здесь, перед тем, как начать работу, взяв фарфоровую немецкую чашечку, расписанную пастушками, дуя на горячий напиток и, наверное, грея о стенки суставы, объеденные подагрой, все же, не удержавшись, заметил - тоном, в котором сквозило отеческое назидание:

- Кулять вся нотш отшень плехо. Нотш нато спать, тень рапотать, кулять - только конец нетели...

И фрау Марта качнула кружевной оборкой чепца - полностью одобряя.

Стылое заплаканное лицо у нее было в оторопи испуга.

Впрочем, тем дело и кончилось.

- Виноват, хозяин, - сокрушенно сказал Марочник. - Это - в последний раз, больше не повторится.

А Старый Томас медленно покивал:

- Гут. Я пока путу ферить...

Чувствовалось, что мысли его сейчас заняты совсем другими проблемами. Марочник догадывался, какие это проблемы и поэтому, допив кофе в молчании и не попросив, как обычно, вторую чашку, деловито сказал:

- Значит, я загружаюсь и сразу же выезжаю?

А дождавшись кивка, который давал разрешение, отомкнул все запоры черного хода, освобождая проем, и, казалось, без всяких усилий подхватив низкий короб с обрезками кожи, в два приема перетащил его на холодный двор, где за ящиками ожидал его комедиантский фургончик повозки.